Уход в лес

У этого есть несколько причин, прежде всего, та, что рациональное мышление жестоко. Это тогда входит в планы. При этом особую роль играет прекращение свободной конкуренции. Это вызывает странное отражение. Конкуренция подобна, как говорит само ее имя, гонке, в которой самые искусные завоевывают призы. Где она отсутствует, там угрожает своеобразный вид «пенсионерства» за государственный счет, в то время как внешняя конкуренция, гонка государств между собой сохраняется. В этот пробел входит террор. Разумеется, существуют и другие обстоятельства, которые его вызывают: здесь показывается одна из причин, по которым он остается. Теперь достигнутую гонкой скорость должен поддерживать страх. Стандарт там зависит от высокого давления, а здесь от вакуума. Там стиль движения указывает побеждающий, а здесь тот, у которого дела идут еще хуже.

С этим тогда связано то, что во втором случае государство постоянно считает себя вынужденным подвергать часть населения ужасному давлению. Жизнь стала серой, но она все же может казаться сравнительно сносной тому, который вокруг себя видит только темноту, абсолютный черный цвет.

В этом, а не в области экономики, лежат опасности большого планирования.

Выбор преследуемых таким образом слоев остается произвольным; речь всегда будет идти о меньшинствах, которые либо выделяются по своей природе, либо они конструируются.

Становится очевидным, что при этом угроза распространяется на всех, которые выделяются благодаря своему наследию и таланту. Климат распространяется на обращение с побежденными на войне; в связи с упреками в общей вине доходит до вымарывания голодом лагерей для пленных, к принудительному труду, к искоренению на далеких территориях и до депортации оставшихся в живых.

Понятно, что человек в такой ситуации предпочтет нести самую тяжелую ношу, чем оказаться причисленным к «другим». Автоматизм, кажется, играючи разбивает остатки свободной воли, и преследование стало плотным и всеобщим как элемент. Бегство может оказаться возможным лишь для немногих счастливчиков, да и то обычно ведет к худшему. Сопротивление, кажется, оживляет сильных, предоставляет им желательную возможность к насилию. В противоположность этому последней надеждой остается, что процесс мог бы сожрать самого себя как вулкан, который рассыпает сам себя. Между тем для того, кого вот так вот окружили, могут остаться только две заботы: выполнять то, что нужно, и не отклоняться от нормы. Это воздействует вплоть до зон безопасности, где люди охвачены паникой близкого падения.

В этот момент, причем не только теоретически, а во всяком существовании сегодняшнего дня, возникает вопрос, можно ли пройти еще по другой дороге. Там есть узкие перевалы, горные тропы, которые можно обнаружить только после долгих подъемов. Дошло до новой концепции власти, до ее сильных, прямых концентраций. Чтобы выдержать это, требуется новая концепция свободы, которая может не иметь ничего общего с побледневшими, утратившими силу понятиями, которые соединяются сегодня с этим словом. В первую очередь это предполагает, что не хотят оставаться лишь неостриженным, а хотят оставить волосы.

И в действительности становится известно, что в этих государствах с их могущественной полицией не все движение вымерло. В панцире новых левиафанов есть свои бреши, которые постоянно прощупываются, и это предполагает как осторожность, так и смелость до сих пор неизвестного вида. Так напрашивается мысль, что элиты подготавливают здесь борьбу ради новой свободы, которая потребует больших жертв и не может истолковываться тем способом, который недостоин ее.

Нужно уже смотреть на сильные времена и пространства, чтобы найти сравнения, например, на времена гугенотов или герильи, как Гойя видел в его серии «Desastres». В сравнении с этим штурм Бастилии, который еще сегодня подпитывает у индивидуума сознание свободы, остается воскресной прогулкой за город.

В принципе, тиранию и свободу нельзя рассматривать по отдельности, хотя они, с точки зрения времени, сменяют друг друга. Можно, конечно, сказать, что тирания упраздняет и уничтожает свободу — с другой стороны, однако, тирания может стать возможной только там, где свобода стала ручной и загнала себя в пустопорожнее понятие.