Уходи с ним

Нас встречает покрытый зеленой травой перевал Павис; он тянется по направлению к Монтрё и Швейцарским Альпам. Сильный ветер. Бабетта прибавляет шаг — эта тропа не такая неровная, — потом внезапно останавливается и объявляет, что они здесь, она их видит, и показывает пальцем в их направлении.

Несколько рогов на хребте у горизонта. Да, они там. Я с трудом поспеваю за Бабеттой, которая ускоряет темп и теперь карабкается по склону, по траве и скалам, в направлении нескольких самцов, которых мы видим все лучше и лучше.

А потом перед нами возникает невероятное зрелище. Чем дальше мы продвигаемся, тем их становится больше. Десять, пятнадцать, потом двадцать, одни стоят, другие лежат. Они спокойно наблюдают, как мы приближаемся. Надо заметить, Бабетта знает, как к ним подобраться. Женщина, которая и с козерогами договорится.

Наконец мы оказываемся посреди стада. Только самцы, и совсем молодые, и глубокие старцы. Мы всего в двух метрах от их мощных тел и огромных страшных рогов. Сознаем ли мы опасность? Мне плевать, слишком уж мне здесь хорошо. Я только что подобрала еще несколько лоскутов, которые стянут края зияющей раны, возрождая ту, кем я была и кем вновь становлюсь. Джульеттой, Джульеттой гор и озера, Джульеттой Александра и Бабетты. Джульеттой, которая радуется той красоте, что окружает ее вдали от человеческих существ, забывших о человечности. Здесь бьется само сердце жизни. Необъятность покоя. На самом верху, в порывах ветра и во всем, что видит глаз, и там, в самом низу, на озере, где этим утром я с той же силой ощутила необъятность. И такой же покой.

Я сажусь на траву и закрываю глаза, чтобы почувствовать необъятность внутри себя. Есть люди, которых я люблю. И только они. Потому что именно в этом внутренняя необъятность. В красоте людей, которых любишь и которые любят тебя. Их образ в глубине сшивает лоскутки воедино.

Боль в животе отступает. И боль от жизни тоже.

Взглядом благодарю Бабетту. Она отводит глаза: не хочет показать, как взволнована. Она терпеть не может выставлять напоказ собственные чувства, а то еще подумают, что она слабая. Знала бы она, какой сильной я ее считаю.

Вот бы никогда не уходить отсюда.

Козероги остались позади. Я знаю, что они там, и вернусь завтра, чтобы снова увидеть их и окончательно соединить кусочки себя самой. Спуск легкий, хоть я и чувствую на каждом шагу омертвевшую тяжесть моего женского естества между ногами. На полдороге Бабетта заявляет, что пойдет вперед, чтобы забрать вещи из шале, и предлагает встретиться у озера де ля Каз. Пока я доползу до берега, она успеет обернуться, для нее это легче легкого. Я киваю, соглашаясь, и смотрю, как она устремляется вперед, сбегая по склону. Она передвигается почти так же ловко, как козерог. Проведя рядом с ними столько времени, она в конце концов им уподобилась. Вижу, как она исчезает за пригорком, а через несколько минут появляется вновь десятками метров ниже. Мне не придется долго ждать ее на берегу озера, я уверена, она быстро вернется.

А вот я позволяю себе не спешить, потому что на спуске от Ворот Оша открывается вид на Женевское озеро, а на западе — заходящее солнце. Изумительное зрелище. Ветер гонит облака, они собираются в многослойные громады, сияющие всеми цветами радуги под последними лучами солнца. Александр там, внизу, с женой и детьми. Я думаю о нем. Впервые с того момента, как мы познакомились, я осознаю очевидность, которую до сих пор отвергала. Которую, наверно, просто не хотела видеть. Двадцать лет назад я должна была уйти с ним. Но теперь слишком поздно.

Именно заход солнца над озером, увиденный с нависающей над ним горы, и дал мне осознать эту очевидность. Словно ветер с вершин перевернул страницу, словно вместе с подступающей ночью упал занавес. Вернее, обрушилась часть моей жизни. И новая начала прорастать. Дело закрыто. Я вновь нашла Александра, обретя саму себя, и больше его не потеряю, потому что больше не хочу терять себя, но между нами ничто не будет как раньше, никогда больше не будет этого моря возможностей, которое, наверно, заставило меня пуститься в бегство и бросило в пасть волка. Больше никаких волков, я мечтаю о пастухе, и только пастухом его и мыслю.

Русалочка и пастух.

Просто спасти жизнь

Три часа ночи.

У меня все болит. Спина разламывается, ноги сводит, затылок тянет. И холод — от него не только онемело тело и мускулы, теперь он просачивается в кости. Куцый флисовый плед, который я набросил поверх спального мешка, не смог согреть меня суровой ночью в горах.

Мне надо было тронуться в путь вчера в четыре утра, чтобы перехватить ее на берегу озера. Тогда я встретил бы ее на причале и, может быть, мы уже были бы на дороге в Эльзас. Но я нежился рядом с сестренкой, в тепле. Я не мог покинуть ее среди ночи, раз уж мы заснули вместе. Так получилось. Это повелось еще с детства. У нее никого не было, кроме меня, когда она плакала ночью. На Великом Севере никому и в голову не придет отойти от огня, когда волки воют в ночи. Я был ее костром.

Но слезами горю не поможешь. Что сделано, то сделано…