Уходящее поколение

Покидая завод с чувством признательности молодому Лучкову, Константин остро осознал себя неким реликтом, остатком далекого прошлого, — так поразил его контраст между заводом двадцатых годов и нынешним. А между тем это был тот же самый завод.

…Личный сюжет Пересветов строил на столкновении Сергея с одним из бывших офицеров царской армии, эсером, вместе с которым они в феврале 1917 года на фронте поднимали полк на восстание против царизма, а четыре года спустя очутились в разных лагерях. Их разделил — и свел в бою — кронштадтский лед.

Изображение социальной и политической подоплеки мятежа, как и описание самого хода событий, для Константина Андреевича трудностей не составляло. Партийную, рабочую, солдатскую, отчасти и матросскую среду он знал по годам революции и гражданской войны. Федор Лучков стал прототипом вожака большевистской прослойки матросов в самом Кронштадте. Но вот на изображение белогвардейских вожаков мятежа и их заграничных хозяев красок, достоверного бытового материала ему не хватило, они получались бледнее и схематичнее, чем хотелось бы.

— Понимаете, — с досадой говорил он Николаю Севастьяновичу, бравшему у него некоторые главы на ознакомление, — личная жизнь удалась мне только у Сергея да у Лучкова. Остальные орудуют на политической сцене — и от нее ни на шаг. Точно марионетки, которых я за ниточку дергаю.

— Так вы же не бытовой роман пишете, политический.

— Но удовлетворения такого, как от «Мы были юны», я не получаю. А ведь и тот роман можно считать политическим.

— Ну там вы писали о событиях, в которых сами участвовали.

— В том-то и дело: как чуть отошел от автобиографической канвы, если не считать дискуссию о профсоюзах, полноценно не получается. Писательского опыта не хватает.

— Приобретете опыт, приобретете.

— Да ведь читателю до меня дела нет, прочтет и скажет «плохо».

— Почему плохо? Вы не расстраивайтесь, я уверен, с интересом читаться будет.

Предвидение старого писателя оправдалось: роман «Кронштадтский перевал» вызвал неплохие отзывы в печати. Правда, читательских писем пришло не так много. Факт оставался фактом: автору он больших радостей не принес.

Флёнушкин, которому Костя выслал экземпляр в Казань по почте, откровенно ему написал: