При ближайшем рассмотрении столь решительно высказанный парадокс оказывался не лишенным оснований. Не всякую познавательную деятельность участники считали учебной, не всякое обучение — учебной деятельностью. Если ученик решил задачу, говорили они, но не приобрел от этого умения решать другие такие же и они способны ставить его в тупик, то его труд учащегося над этой задачей еще не явился для него учебной деятельностью. В ней важен не сам по себе ближайший результат, а те изменения в личности учащегося, какие она вызывает. Учебной для человека его деятельность становится лишь в том случае, если осознанной ее целью и результатом является самосовершенствование, развитие способностей и самого учащегося, в конечном счете — гармоническое формирование его личности.
Дмитрий Сергеевич просил не толковать его слова об отсутствии у нас учебной деятельности буквально: в какой-то степени ее зачатки есть, они и в прошлом были, поскольку всякий труд чему-нибудь да учит человека, прививает ему какие-то навыки. Но при капитализме буржуазия, живя за счет отчуждения способностей рабочего в свою пользу и страшась роста его классового сознания, заинтересована не в гармоническом развитии, а в подавлении его личности. Социализм впервые в истории начинает создавать условия для расцвета подлинной учебной деятельности людей, хотя у нас еще много преград для полной ее реализации. Например, необходимость в спешной подготовке технических кадров, зачастую против нашего желания, ведет к их узкой специализации в ущерб общекультурной подготовке; молодым нашим гуманитариям, наоборот, часто недостает технических познаний; отсюда возникновение таких, на взгляд Варевцева, идейно пустопорожних дискуссий, как недавняя между «физиками» и «лириками».
У выступавших на семинаре чувствовалась солидарность в исходных теоретических принципах, выработанная на совместной дружной работе, и это очень понравилось Пересветову. Подобных студентов и учителей он встречал в иной обстановке, помнил их по дням своей молодости: тот же душевный жар, та же бескорыстная жажда знаний и труда на пользу людям отличали первые поросли советского студенчества, к которым он сам принадлежал. «Писать их мне будет не трудно, — думал он, — лишь бы получше ознакомиться с их занятиями в лаборатории. Это важнее, чем их рассуждения. Перед ними целая жизнь, она поправит, если у них что-нибудь не так. Важно то, что они из того же теста, что и мы, но мы стары, а они молоды, и это великолепно!»
Что-то похожее он испытывал от бесед со своим сыном: перед ним словно распахивались двери в будущее, без которого нет для него ни жизни, ни захватившей его раз навсегда литературной горячки…
В перерыве Константин встретил в номере гостиницы Бахрамова в еще большем, чем он сам, возбуждении. За обедом они всё говорили и говорили про семинар. Молодой прозелит школьных экспериментов доказывал Пересветову, что «всякая наука начинается с выработки категорий».
— Мы с вами присутствуем при начальных шагах великой педагогики будущего! — патетически восклицал он. — Вы писатель, вы обязаны художественно отразить все, что вы здесь видите и слышите! Если вы не сделаете этого, история вам не простит! — твердил он, вызывая у собеседника невольную улыбку («Есть еще один типаж!..»).
Перед вечерним занятием, столкнувшись в дверях аудитории с Варевцевым, Пересветов, улыбаясь, сказал ему:
— Ну, Дмитрий Сергеевич, вы сегодня герой дня! Точно Белинский, который начинал свои «Литературные мечтания» с заявления, что «у нас нет литературы»!.. Но ведь учит человека всякий любимый им труд, и в школе, и повсюду; как же вы сказали, что у нас нет учебной деятельности?
— В этом вся штука: ученье надо полюбить!.. — успел, тоже улыбнувшись, ответить Варевцев прежде, чем толпа студентов их развела.
Историей школы Пересветов специально не занимался и теперь с интересом слушал участников семинара, развивавших примерно такой круг мыслей.
Передача культуры детям, говорили они, всегда была одним из условий существования человеческого общества. Знания передавались детям в готовом виде, считалось, что дети не способны ни к чему иному, кроме повторения опыта и образа жизни предков. Школа, как правило, нивелировала учащихся, обезличивала их. Лишь особо одаренным одиночкам удавалось вырываться из школьных тисков и совершать научные открытия, двигать вперед искусство, технику, рискуя нередко жизнью («еретиков» сжигали!).
Теперь же научно-техническая революция и на Западе и у нас потребовала умственных усилий не одиночек, а целых армий ученых исследователей, высокообразованных инженеров, техников, рабочих со средним и профессиональным образованием. Теперь уже мало закреплять в сознании школьников культурные достижения прошлого в готовом застывшем виде, школа должна растить людей мыслящих, активных, инициативных, критически осваивающих эти достижения, способных не потеряться в неожиданных обстоятельствах, какие бы небывалые задачи и трудности перед ними ни вставали.