Уходящее поколение

Владимир с Борисом в те недели перелистывали в библиотеках комплекты пожелтевших за четверть века газет с отчетами о судебных процессах. Впечатления у них оставались тяжелые. В правдивость «признаний» подсудимых, особенно тех, кого знали как соратников Ленина, и раньше многим не верилось, такие они ужасные преступления брали на себя, — а теперь, после решений XX съезда партии, и подавно все ставилось под сомнение.

Обращались с вопросами к Константину Андреевичу.

— Не знаю, не знаю… — сдержанно отвечал он. — Что было и чего не было, правда об этом рано или поздно всплывет наружу. Она ведь, как говорится, и в воде не тонет, и в огне не горит. Конечно, не могу я допустить, чтобы, скажем, Бухарин, которого я знал не только как политического деятеля, но и как человека, был причастен к чему-то, что он там на себя наговорил…

— Но как же в народе могли тогда поверить в справедливость таких приговоров? — недоумевал Борис.

— Историки когда-нибудь разберутся. Я от высокой политики в те годы был далек, помню только общие настроения… Ведь мы тогда во всем мире одни были! Нам грозили нашествия то с востока — вспомните озеро Хасан, Халхин-Гол, то с запада — фашистские интервенции в Абиссинии, в Испании; гитлеровская «Майн Кампф» с открытым планом порабощения советских народов… В самые дни «бухаринского» процесса Гитлер захватил Австрию, в следующем году с благословения Англии, Франции, Италии растерзал Чехословакию… Не могу забыть, как Иван Антонович Минаев передавал мне свои впечатления от последнего перед войной XVIII съезда партии: «Такая сейчас тяга к единству! — говорил он. — Силища такая, что никому не сломить!» Раскола пуще огня боялись, все помнили ленинскую резолюцию X съезда партии в 1921 году — исключать из ЦК, из партии за фракционность. Оппозиции всем осточертели. Раскол в верхушке, предостерегал Ленин, чреват расколом партии и угрозой гибели советской власти. А борьбу с оппозициями возглавлял Сталин. Ну, ему и верили! Так же, как и потом, во время войны… В общем, великая революция не обошлась у нас, к несчастью, без великих трагедий.

— Кто это тебе из Кемерова пишет? — спрашивала Ариша, подавая письмо, полученное с утренней почтой.

— Минаич! — обрадованно воскликнул Костя, взглянув на конверт. — Я думал уж, его и в живых нет. Теперь ему под девяносто…

Об Иване Антоновиче он ничего не знал со времен войны, когда старого большевика перевели из Донбасса на партийную работу в Кузнецкий угольный бассейн.

Минаев писал — «не вдаваясь в подробности, — встретимся, может быть, тогда все расскажу», — что его после войны «порядком потрепали» в связи с давнишней дружбой с одним из осужденных в годы культа личности.