Уходящие тихо

Последние слова как-то по-особому его задели. Замолчал он. А уши-то порозовели. И когда обернулся, ринулся к шкафчику, вынул рублевую купюру и, вложив мне в ладонь, отрешенно сказал — издали, сверкая глазами:

— Я всю ночь молился. И сейчас перед иконой встану. Пусть будет как Бог рассудит. Спустись, Ксения, в магазин, купи сигареты.

Торжественно это прозвучало. Изысканно. А в предыдущие дни он сам за покупками ходил, чтобы зверьку моему аппетит перебить.

Ну и пошла я. И купила вместо сигарет чекушечку. И тяпнула ее — едва ли не нарочно.

Нет у меня обид на Нагвалева, кроме одной: он душу мою перепоручил Фортуне.

10

— А еще, Ксюша, я никогда не показывал, но, пока ты тревожно дремлешь, я пишу стихи. Если бы мы были лучше, они были бы про нас и стали бы песнями. А так… я не знаю, о ком те слова. Вот записываю все-таки одно, а ты никому не показывай.

Миша

— Сорви эти гнусные листья,
Эти грязные перья,
Эту толстую кожу!
Я плюю в твою рожу
Я гнию в твоей суше,
Я не сплю в твоей луже.
Будь мне ангелом, дай мне руку,
Останься со мной,
Выпусти якорь! Зайди на посадку,
Скорее зайди! Зачем ты спешишь
В это чертово небо? У Бога
Есть время. А дьявол
Вечно занят собой

— Я боюсь поверить…
Я боюсь доверить
Этим цепким рукам,
Этим грязным словам
Белые перья,
Желтые листья,
Тонкую кожу…
Я хочу не хотеть
Хотеть.
Будь мне ангелом, дай мне двери,
Выпусти вон,
Запрись на засов.
У бесов нет меры.
У Бога есть вера.

— Так стряхни ж этот пепел
белыми перьями,
Прикрой это место тонкою кожею —
Странное место бывшего сердца, —
Желтыми листьями — красный
Прибой!..
Будь мне ангелом, дай мне время
На смех над собой.
Пойми как шутку:
"У Бога есть небо
рядом со мной"

— Бог не знает шуток.
Смех живет в минутах.
Слезы живут в веках.
Тихие слезы под гнусными
Листьями,
Грязными перьями,
Толстою кожею…
Белые слезы — черной рекой!
Будь мне ангелом, выйди из комнаты,
Выключи свет, закрой мне глаза.

— У Бога есть время
— У Бога есть время
У Бога есть время!
А дьявол вечно занят
Собой.

11

Дом остался за спиной. Он стоял на пригорке, белый, как мел, и отличался от других корпусов тем, что с крыши были сбиты несколько антенн. Крыша сливалась с низкими клубящимися облаками вдали. На уровне Мишкиного этажа виднелась полоса гор.

Я сделала шаг к лестнице в пригорке, по которой только что лихо сбежала и, пошатнувшись, присела на ступеньку. Несколько человек, идущих к корпусам по лестнице, притихли и стали солидней, строгие в своих движениях.

— Пожалуйста, отведите меня к мужу! — сказала я ближней девушке в голубом плаще. Но она была как весенний скользящий ветер.

Мне хотелось ворваться к Мишке, упасть перед ним на колени и заорать: "Ну, ударь меня, ударь! А потом отведи руку, и пусть мы какое-то время будем думать, что это наша последняя стычка. Но только по-честному думать, не понарошку. Мы с тобой еще побузим! Еще погрешим и покаемся! Улыбнись, чудачок, и не вешай на себя всех собак!"

Я понимала, что еще не сумела сделать его хорошим. Время взяло нас в тиски. Время было с врагом Сына Человеческого.

Корпуса на пригорке задрожали в моих глазах, слились в белую реку и словно хлынули с лестницы. В потоке угадывались люди, что спешили к автобусной остановке. Двое, может, отец и сын, остановились у будки, где я отоварилась. Меня словно подняло подводным течением и отнесло к ним вплотную.

— Угостите меня, пожалуйста, пивом, — сказала я, щурясь на них, как на солнце. Ведь я давно не видела улицы. — Это крайне необходимо. Пожалуйста!

Оба отошли в сторону и тоже стали поджидать автобус. Тот, что младше — он держал под мышкой купленную бонбоньерку — скользнул взглядом по моей обуви. Тут я увидела, что была не в своих надраенных ботинках, а в обрезных Мишкиных ботасах, и это меня разозлило.

— Зыркнули и — нет меня, да? Вот стану я гордая, отвернусь душой и попадаете вы гнилыми грушами со своих черных веток, — процедила я, скрипнув зубами.