Кроме того, Рамазан быстро заслужил любовь жителей еще вот чем. Обитатели кишлака, лежащего на горной террасе выше Карагача, постоянно перекрывали воду речки и отводили ее к себе на поля. Жителям Карагача иногда не перепадало ни капли, их посевы изнывали от жажды. Останавливалась мельница и, когда обездоленное селение вставало на защиту воды, между кишлаками начиналась настоящая война, в которой нередко случались даже убитые. Рамазан быстро навел в этом порядок. Ему было достаточно одного раза послать в верхний кишлак несколько десятков вооруженных джигитов, чтобы наглецы навсегда забыли о краже воды.
Рамазан остановился в доме дехканина Нияза ата, владельца мельницы и всеми уважаемого аксакала. Старый, малоречивый, всегда одетый сразу в несколько ватных халатов – летом от жары, зимой – от холода, в темно-красной чалме, пропитанной мучной пылью, он почитал особой милостью Аллаха поселить в своем доме курбаши.
Семья мельника была, по понятием того времени, небольшой. Троих дочерей давно уже выдали замуж в разные кишлаки. В доме осталась его жена, пожилая, толстая, ворчливая Шамсуннахар и два сына-близнеца – Хасан и Хусейн, которые были моложе Рамазана на три-четыре года. Они хоть и родились в один день и в один час, но были совсем разными. Хасан – высокий, худой, с большими глазами на сильно загорелом, почти коричневом лице, быстрый в движениях. Он много работал – помогал отцу на мельнице. Придя вечером домой, весь покрытый мукой, он умывался из большого медного кумгана18
, ужинал и принимался за многочисленные домашние дела во дворе.Младший, Хусейн, родившийся всего на несколько минут позже своего брата, был чуть полнее и пониже ростом. Лицо его было подернуто легким загаром, на правой щеке выделялась маленькая родинка.
Щегольские усики, всегда чистая и со вкусом подобранная одежда делали его словно сошедшим с картин Устаза Бехзада19
.Хусейн хорошо исполнял дастаны20
, повествующие о славных походах своих боевых предков, эртаки21, газели Хафиза, Саади22, Омара Хайяма, аккомпанируя себе на домбре с жильными струнами и маленьким кузовом с длинным грифом. Он хорошо играл и на дутаре. Как-то очень давно в Карагач забрел странствующий старый бахши23, который остановился в доме мельника. Маленький Хусейн глаз не сводил со старика, когда тот пел и играл на музыкальных инструментах. Он упросил старого певца обучить его игре на домбре, и с тех пор кроме музыки для Хусейна ничего не существовало. Старый бахши подарил ему домбру, на которой мальчик целыми днями занимался, стараясь научиться играть и петь так же хорошо, как это делал бродячий певец.Время шло, и Хусейн стал действительно мастером своего дела, известным певцом в округе. Его часто звали на пирушки в ближние селения и в кишлаки, лежащие от Карагача в нескольких днях пути. Хусейн время от времени ездил по окрестным свадьбам и часто привозил немалые деньги, но родители, привыкшие жить крестьянским трудом, не понимали и не одобряли его занятий. Для них, как и для других простых дехкан, музыка была всего лишь праздным развлечением, отдыхом, но никак не источником существования. Мать часто ворчала на сына-лентяя, который, сидя жаркими летними вечерами под крытым навесом, подолгу задумчиво перебирал струны домбры, отдавшись тихим, волнующим душу звукам дрожащих под его искусными пальцами струн. А когда он начинал петь, за дувалом часто раздавался чей-то сдержанный шепот, смех – вечерами к соседям Нияза ата приходили кишлачные девушки и женщины в надежде услышать пение Хусейна. Эй, бахши, – часто тихо шептали ему из-за дувала застенчивые губы, – Спой-ка еще…
Лучше бы ты работал! – с укором выговаривал ему Хасан, а отец только молча кивал головой, поддерживая слова старшего сына.
На миску плова с мясом и белую лепешку я всегда себе заработаю! – беспечно отвечал им Хусейн и снова, полуприкрыв горячие влажные глаза, словно боясь расплескать через них весь свой талант, затягивал:
Семья мельника жила в ичкари25
и редко появлялась на внешнем дворе и в гостином доме. По утрам хозяин приносил Рамазану зеленый чай со свежими только что испеченными женой лепешками, по вечерам – мясную шурпу с кислым молоком или плов. Нияз ата был неразговорчив, слов его хватало, в основном, только для пожелания с утра счастливого дня, а на ночь промолвить: «Да пошлет Аллах тебе крепкий сон!» По его лицу почти ничего нельзя было прочитать: на нем лежала лишь печать вечной заботы, каждая морщинка на щеке и складки на лбу говорили о многотрудной жизни, о бесконечных делах, ценой которых его семья имела немалый достаток. Лишь иногда вдруг, вскользь и немного виновато, как-то по-детски спрашивал:– А скажи, досточтимый мулла Рамазанбек, не придут сюда урусы и большабеки?
Большабеками старик называл большевиков.
– Иншаалла, отец, иншаалла! – торопился обнадежить его Рамазан.