Уходила юность в 41-й

— Гребенку проезжали? Аэродром видели? Так вот. Самолеты перебазировались,

а горючее на складе осталось. Аэродром, кстати говоря, заминирован. Итак, сколько

бочек возьмешь?

— Сколько выделишь. Не одни же мы на снабжении, — ответил я, радуясь тому,

какой находчивый и расторопный наш политрук. За что ни возьмется — сделает так,

что лучшего и желать не надо.

И теперь во взбудораженном Пирятине Степан Михайлович открыл перед людьми

свою добрую душу и вместе с тем проявил принципиальный характер. Едва начали

перекатывать с машины на машину бочки с бензином, со всех концов к нам потянулись

просители: «Хоть ведерко налейте! Пожалуйста!» Оглядев толпу, Ерусланов подозвал

какого-то врача со «шпалами» в петлицах.

— Госпиталь? Полбочки получайте!

За это Ерусланову преподнесли ящик с маслом: «Возьмите взамен. Знаем, как

сейчас питаетесь...» Политрук строго взглянул на врача: «Я ведь, доктор, и обидеться

могу...»

Наотрез отказал выдать горючее какому-то интенданту. Затем одному — в

высоком звании — разъяснял: «Не приказывайте, пожалуйста, я — не ваш

подчиненный. Если б мог! У нас на марше — артиллерийский полк!»

Я попросил Степана Михайловича по возвращении [126] доложить полковнику

обстановку, сложившуюся в районе Пирятина, и мы расстались, обнявшись крепко.

Подошел попрощаться и лейтенант Григорьев, и они также обнялись. На совет

Ерусланова лечь в госпиталь Григорьев ответил: «Зачем? Я еще тут пригожусь. К тому

же у нас свой медик, Галя. Не пойду!»

Долго я не сводил глаз с удалявшейся по дороге полуторки, в которой уезжал наш

политрук — добрый человек, дорогой друг. Не знал я, что распрощались мы с ним

навсегда...

* * *

Солнце скупо золотило листву на деревьях. Взмывая ввысь и вновь снижаясь, над

городом барражировал немецкий самолет-разведчик.

Улицы загалдели голосами. Движение по-прежнему закупоривалось. Лавируя

среди застывших на своих местах автомашин, осторожно выводили грузовик к

городской окраине.

Вдруг по кабине забарабанили, и Финьковский резко затормозил. Я выскочил из

кабины и увидел, как на нас с пронзительным воем пикирует «юнкерс». Целая стая их

кружилась над городом. Крикнул: «За мной!» — и бросился к сарайчику, стоявшему в

сотне метров от дороги. Едва успели упасть наземь, как грохнул взрыв. Нас накрыло

обвалившейся стеной. Благо, сарайчик оказался ветхим, с глинобитными стенами.

Долго лежали не двигаясь, а бомбы ухали совсем рядом. Наконец самолеты

улетели. Поднявшись, мои товарищи отряхивались, поправляли амуницию. Усталые от

нервного напряжения, возвращались к машине. И тут раздался пронзительный крик:

— Лейтенанта Григорьева убило!

Мы гурьбой бросились к домику, возле которого бугрился небольшой погреб. Галя

Величко обогнала нас и первой подбежала к лежавшему навзничь Григорьеву. Метрах в

семи слабо дымилась свежая воронка. По всей видимости, когда начался налет, Юрий

увидел это спасительное убежище и, скинув шинель, поспешил к погребу. Не добежал...

Может, в последнее мгновение он повернул голову в нашу сторону, словно прощаясь,

или, возможно, взглянул на свою пикирующую смерть — кто знает? Один осколок

раздробил Юрию подбородок, а другой пробил спину против сердца... [127]

Узнал ли командир полка о гибели сына? Вряд ли. Остатки полка в Пирятине

вражеской бомбежкой окончательно рассеяло, о чем днем позже нам поведал Бабенко.

Что стало с полковником Григорьевым, никто не знал. Об этом уже в послевоенное

время рассказал в своей книге «Подпольный обком действует» А. Ф. Федоров.

С горсткой бойцов и командиров наш полковник следовал на восток, пытаясь

выбраться из огненного кольца. Так дошли они до перелесков, между селениями

Прихотьки и Куренька. Тут и повстречался полковник Григорьев с Алексеем

Федоровичем Федоровым. Они договорились было о совместной борьбе. Но вскоре

Григорьева схватили гитлеровские автоматчики. Лишь позже, вырвавшись из плена, он

повстречался с партизанами полковника Бринского, которые оперировали в лесах под

Любомлем, что на Волыни. Затем он действовал в Ровенском партизанском соединении

под командой генерала Бегмы вплоть до марта 1944 года, когда на освобожденной

Украине партизанское движение подходило к своему победному завершению.

В роще Шумейково

1

Оставив на выезде из Пирятина парный «маяк», выбрались за городскую окраину.

Наше положение наводило на раздумья: передовой разъезд раз за разом уменьшался,

«оседая» на поворотах и развилках дорог. Но еще более, судя по обстановке,

осложнялось выполнение наших задач.

Где-то позади следует наш полк. Как там дела? Ведь движение отклонилось от

маршрута на Прихотьки, куда вплотную подступил противник. Озадачивало

затруднение, испытанное разъездом на улицах Пирятина, сплошь забитым

автотранспортом, конными обозами, сквозь которые не так-то легко пробиться,