Уходила юность в 41-й

стороне, окруженные конвоирами, зябли на ветру восемь узников. Они в чем-то

провинились, и их должны были казнить в назидание другим.

Немец-раздатчик орудовал ковшом, наливая свекольный суп в подставленные

фуражки и пилотки. Рядом с немцем, оделяя всех тонкими ломтиками красного, как

кирпич, хлеба, стоял полицай в красноармейской шинели с белой «шуцманской»

повязкой на рукаве. Он подобострастно покрикивал: «Мужики, мужики! Господа немцы

любят порядочек. В очередь, в очередь!»

К чану с баландой приблизился капитан-танкист. Молча подставил свою пилотку.

Немец небрежно поднес парящий черпак и вылил горячую баланду капитану на руки.

Тот закричал от боли. Раздатчик довольно заржал и ударил капитана черпаком по

забинтованной голове.

И откуда только у него силы взялись? Капитан быстро вскочил на кухонную

подножку, одним ударом опрокинул полицая, схватил за грудки немца-раздатчика и

затолкал его головой в кипящий чан...

В полдень капитана-храбреца казнили. Он стоял под виселицей с гордо поднятой

головой, когда палач накинул ему веревку на шею, громко крикнул:

— Прощайте, товарищи! Боритесь с фашистами! Фашизм не пройдет!

И он вскинул правую руку, сжатую в кулак.

Потом среди нас прошел слух, что капитан сражался в Испании и кому-то тайно

показывал свой орден Красного Знамени, потемневший, с отбитой эмалью,

побывавший, по всей видимости, вместе со своим хозяином не в одной переделке.

Мы с Василием Гуляевым лежали на своих нарах. Под потолком горели тусклые

лампочки. Тяжелое чувство [150] безысходности владело нами. Василий первым

нарушил молчание:

— Ты про римских рабов читал?! — И тут же горячо зашептал: — Бежим, Коля!

Хоть ценой жизни, но бежим!

Ночью мы не сомкнули глаз. Перешептывались, строили планы и отвергали их. Не

знали мы, что наш разговор подслушивал один из провокаторов, которых фашисты

внедрили среди военнопленных.

Утром в казарму явился охранник и объявил:

— Номер 2728 и номер 2729 — на выход, ко мне!

Это наши с Василием номера, это — мы!.. Что делать, куда скрыться? Номера у

нас на гимнастерках. Обозначены на кусочках фанеры. Я сразу понял: нас подслушали

и выдали.

В комнате, куда нас завели, царил полумрак. За столом сидел молодой офицер в

коричневой униформе. Значит, мы попали в СД — службу безопасности. Офицер

неплохо изъяснялся на русском языке. Играя карандашиком, насмешливо спросил:

— Значит, в лагере не нравится? Вздумалось бежать? С кем еще дело имеете?

Впрочем, узнаем. — И, глянув на солдата, приказал: — Безухен!

Уже потом, перебирая в памяти весь свой скудный запас немецких слов, наконец,

отыскали: безухен — значит, опасный!

Солдат гаркнул: «Яволь!» — и повел нас по коридору. Вскоре мы с Василием

оказались в каменном мешке. Голые стены, высокий потолок, забранное металлической

решеткой окно. В камере еще семь узников, таких же, как мы, худых, изнуренных,

полуодетых. Среди них выделялся высокий, неразговорчивый и вместе с тем

привлекательный своими добрыми глазами мужчина. Позже, когда сошлись ближе, он

отрекомендовался капитаном Леонидом Озеровым. Это имя запало в мою память на

всю жизнь!..

Леонид мало распространялся о себе. Он, повторяю, вообще мало разговаривал, и

если уж вставлял слово — было оно дельным и веским. Леонид Озеров пользовался у

всех нас в камере безраздельным авторитетом.

Проходил день за днем. К нам никто не являлся, никто нас не тревожил, но все это

время мы не ели и не пили. Стало ясно: фашисты обрекли нас на голодную смерть, как

на одну из разновидностей своих расправ над узниками. [151]

В камере не было ни стола, ни кроватей или топчанов, ни табуреток. Ложась

спать, мы снимали плащ-палатки и клали их на цементный пол. Спали, тесно

прижавшись друг к другу.

Большое зарешеченное окно выходило на дорогу, которая по ночам ярко

освещалась фонарями. В десятке метров вдоль дороги тянулся четырехметровый забор

с колючей проволокой наверху. Говорили, что по проволоке пропускается электроток. За

забором находился большой сад. Уходя вправо, дорога упиралась в ворота, возле них —

пулеметная вышка. Дежурство на ней было круглосуточным. Днем мимо нашего окна

часто сновали солдаты и офицеры. Влево за казематом располагались материально-

хозяйственные склады. Направляясь на свои посты, под окном проходили караульные с

разводящим.

В нашей камере площадью в шесть квадратных метров, конечно, было тесно, а в

погожее время становилось особенно душно. Однажды попытались открыть форточку.

Но сразу в камеру ворвался немецкий унтер и принялся колотить нас тяжелой

каучуковой палкой. Это было первым посещением камеры фашистами за минувшие две

недели.

Физические силы истощались. Мы ощущали постоянные головные боли, общее

недомогание, угасающее сердцебиение. Все чаще ложились на пол, чтобы уснуть,