Уходимец

Старый шаман кочевал с оленным родом далеко от побережья и слишком поздно услышал эти речи. От яранги к яранге, от стойбища к стойбищу по земле народа летела весть об удачливом вожде, что собрался отнять у мягкотелых землю. Бабы, никогда не бывавшие в южных землях, с горящими глазами рассказывали друг другу о зарытых в мягкую землю просторных ярангах из брёвен, о жарком солнце, о заросших щавелём просторах, лесах, полных кедровых орехов и сладком лакомстве, которое мягкотелым собирают с цветущих лугов живущие в маленьких деревянных ярангах крылатые человечки. Люди слушали бабью болтовню, и забывали о том, что сами рассказали бабам о тёплой земле — из горячих бабьих ртов слова вылетали липкими, застревали в ушах и жалили охотников в самое сердце. Шаманы поехали по стойбищам, вразумляя неразумных, пинками вбивая немного ума в длинноволосые бабьи головы. Разговоры о тёплой земле притихли, но не прекратились. Зимой от берегов ушла нерпа. Такое бывало и раньше, но тогда людям хватало моржатины. В эту зиму ямы показали дно задолго до весны. Умереть береговым людям не дали оленные, две ветви народа всегда помогали друг другу. Однако с первым тёплым ветром в поредевших оленьих стадах начался мор. Олени дохли, выживших не хватало даже на то, чтобы запрячь все нарты. Люди начали умирать от голода.

— Духи предков гонят нас с этой земли! — слово, сказанное одним, было много раз подхвачено остальными. И ни косяки подошедшей к берегу наваги, ни найденный на берегу кит, ни радующий душу рёв плывущих на льдинах моржей не смогли сделать эти слова тише. Род за родом снаряжали байдары, забирали баб, детей и собак и выходили в море, выгребая на встречу летящим в тундру косякам уток и гусей.

— На нашей земле дети вырастают людьми. Покинув землю предков, на теплых местах, не вырастут ли они мягкорукими? — пытался Каменный медведь уговорить людей своего стойбища.

— Ты выжил из ума, старый, если не забыл, что от росомахи не родится песец, а оленуха не принесёт лемминга! Из яйца гагары выходит гагара, и всё равно, с какой стороны озера находится её гнездо. Ты противишься воле предков, которую они высказали этой зимой! — ответил ему Лунный Песец, потрясая бубном. Лучший ученик, которого готовил Каменный Медведь себе на замену. Даже у него злые духи отняли разум. Остальные тем более не услышат.

— Можете убираться куда хотите, — тихим, спокойным голосом закончил разговор старый шаман — Я умру на земле предков, даже если некому будет отнести моё тело в скалы. Я сказал.

И молчал, когда дети и внуки уговаривали его не покидать род и уйти вместе с ними. Старик закрыл уши для пустых слов. Когда их разговоры стали гудеть в голове, как разогретый у огня бубен, обиженный шаман ушёл в скалы, и три дня камлал, пытаясь изгнать из людей злых духов, овладевших их душами. Не помогло. Когда вернулся, нашёл в стойбище только пустые яранги. На берегу торчали голые вешала для байдар. Уходя, люди оставили ему несколько кожаных мешков, полных заквашенного в крови оленьего мяса, и яму, под покрышку набитую свежей моржатиной.

В ярангах бросили зимнюю одежду и оленьи шкуры, тяжёлые котлы и жирники, вырезанные из мыльного камня. В байдарах было мало места для людей и собак, всё лишнее бросили на месте. Каменный Медведь долго бился седой головой о китовые рёбра, из которых был сделан каркас его яранги.

«Ы-ы… Считал себя самым мудрым, видел далеко, слышал много, сладкие слова учеников и потомков грели твою грудь. Глупец, ты — старая, ненужная вещь. Нет, ты похож на тяжёлый бронзовый котёл, которым удобно пользоваться, пока сидишь в стойбище, но таскать такую тяжесть с собой не станет ни один охотник. Ветер воет среди яранг пустого стойбища, кому ты нужен теперь? Ты сохранил верность духам предков, но потерял свой народ. Когда вороны и песцы растащат твоё тело, что скажет великанша, сидящая у порога земель вечной охоты? Пропустит, или утопит в озере, как человека, не имеющего детей?»

Старик сидел на краю стойбища и смотрел в море, равномерно раскачиваясь взад и вперёд. Пятьдесят пять зим видели его глаза, но не утратили зоркости, по-прежнему различают тюленью голову на волнах в двух полётах стрелы. Только даже самые лучшие глаза не могут увидеть идущие домой байдары с людьми, потому что нельзя увидеть то, чего нет.

В груди старого шамана поселился огонь, который не погасить, даже выпив море. Не имея сил долго сидеть на одном месте, старик бродил по селению, заходил в яранги, заползал в опустевшие пологи. Потом взял старый бубен, колотушку и поднялся на место собраний.