Ухожу и остаюсь

— У нее безобразные волосы.

— Нет, я про длину.

— Длина не существует сама по себе. Ты хочешь сказать, что ты бы сопротивлялась? Уверен — не пикнула бы.

— Да ну тебя! Где ты был вчера полседьмого?

— Здесь же, за этим столом.

— Ну вот, а я тебе в это время в окно кричала. А с кем ты был?

— Ее ты не знаешь. И еще с Душевским.

— Не может быть! Ты не мог быть с Душевским. Ты знаком с ним? А она кто? Очередная поклонница?

— Ты меня с ним познакомила. Теперь мы приятели.

По ее трогательно-безвольному лицу прошла небольшая волна.

— Что означает эта тончайшая мимическая игра? — с тонким сарказмом спросил он.

— Мимическая игра… — как эхо повторила она, запоминая. — Как я хотела бы не быть с ним знакомой!

— Ты скомпрометировала себя в его глазах?

— Ну что ты?

— Он вел себя непорядочно по отношению к тебе?

— Разве он может вести себя непорядочно? Умный, рассудительный Душевский. Он приносил мне розы и билеты, представляешь: веер билетов на Тухманова. Я положила розы на колени, и они даже привяли. Я говорю: «Можно я отдам их Тухманову?» А он говорит: «Мне бы этого не хотелось».

— Ну и что? В чем ты раскаиваешься?

— Там есть одна деталь… Но зачем я с ним встречалась?

— Ну и не говори. Или ты меня нарочно интригуешь, чтобы я домогался ответа?

— Ну что ты говоришь? Тебе кто-то что-то про меня наговорил. Ты всегда становишься таким колючим.

Мимо в который раз прошла девушка с подносом для соседних столов. Он сделал ей значительные глаза. Она кивнула.

— Можно, я немного не доем? — спросила спутница тревожно.

— Нельзя! — отрезал он. Она с сомнением съела еще лапшинку и отставила миску.

Принесли куриц. Белый соус застыл как желе. Она ковырнула дряблое переваренное мясо, поморщилась. Потом по-оленьи положила подбородок на острое плечо, и взгляд у нее затуманился, как у любительницы абсента Пикассо.

— И потом я никак не верну ему книжку, — с грустью сказала она.

— По-детски грустно сказала она, — прокомментировал он.

— Ты сегодня невозможен. Остро все подмечаешь и немедленно оповещаешь, отчего я тушуюсь, а когда затаиваешься, я настораживаюсь еще больше. Зачем ты меня держишь в напряжении? Я хочу быть с тобой запросто. Ты единственный, кому я могу показаться ненакрашенной. Это ведь хорошо, правда?

— Чего ж хорошего? — пробурчал он, кажется противореча себе. — Для прочих мужчин хочешь быть красивой, а для меня и так сойдет? То есть…

— Опять эти вечные «то есть», — прервала она его злобную демагогию, — ты же знаешь, что это вовсе не так. То есть, конечно, и так, но не совсем так… Как неблагодарно, бездарно все-таки прошли последние три года! Мне уже двадцать восемь лет, а так до сих пор…

— Так не так… Сама ты «то есть». Ладно, где же наш кофе? Девушка, посчитайте, пожалуйста! Вот шельма! Все вокруг сменились, а мы все кофе ждем. И это с моим-то даром гипнотизировать официанток!

Официантка подала кофе.

— Посчитайте, пожалуйста, — с тихой ненавистью попросил он.

— Три сорок, — сказала девушка неуверенно.

Он посмотрел на нее проницательно и вынул из кармана трешку. По его прикидке ее с лихвой хватало для расчета.

— Я доплачу, — засуетилась спутница и сыпанула на блюдце горсть серебра. Он допил стакан. Она отпила лишь глоток и сидела нахохлившись. Молчали без напряжения, устало. К чему разговоры, если все сказано? Слова нужны для будущего и слишком редко объясняют прошлое.

— Ты будешь пить? — спросил он.

— Нет.

— Пошли?

— Пошли, — кивнула она.

Когда он подавал пальто, она не сразу попала в рукав. Засмеялась:

— Вот у меня знакомый есть, который необыкновенно ловко подает пальто. Он единственный, с кем я ни разу не ошиблась. Он вот такой, — она показала себе по пояс.

— Найми его себе в швейцары, — сказал он кубическую остроту и открыл тяжелую дверь.

Они вышли на улицу. Стемнело. Сквозь морозь тускло просвечивали фонари.

— Тебе куда? Я пошел домой! — поспешил известить он.

— И я домой. Посади меня на трамвай.

— Спасибо за обед! — сказал он сердечно.

— Ой, спасибо за обед! — сказала она искренно.

— Пожалуйста за обед, — сказал он, подумав. И добавил: — Эта квелая шельма посчитала нам и блины.

Она заколыхалась внутри макси-юбки, как язык в колоколе. Захохотала, привзвизгнув, прикрыв лицо правой рукой:

— Квелая, ха-ха-ха! — И чуть погодя: — Квелая… А почему ты ей не сказал?

— Разговаривать не хотелось, — ответил он равнодушно. Она понимающе кивнула.

Подошел трамвай.

— Больше не бегаешь за трамваями? — спросила она. Он молчал. — Мы договорились в пятницу в семь?

— Договаривались в семь, — ответил он, пожав бровями.

— Я приду в семь, — сказала она, чуть задерживаясь У подножки.

Он слегка насильственно помог ей подняться. Отступил и, не поворачивая головы, скосил глаза. Она через плечо вопросительно смотрела на него. Двери захлопнулись, трамвай поехал.

* * *

Трамвай, громыхая, медленно удалялся, а Алексей никак не мог выйти из оцепенения, отвести взгляда, как будто прикованного к его красно-желтому заду. И вдруг он пошел за ним следом, а потом и побежал.