Украденная юность

Нет, Радлов не понимал. Теперь, когда они наконец отправляются на фронт, Губерт не хочет идти? Разве он не ждал, как и все они, этой минуты? Или он хочет увильнуть? Радлов растерялся. Нет, этого Брандт не сделает, такой сорвиголова наверняка ничего не боится. Он не знал, что сказать, и только растерянно глядел на штандартенюнкера. Брандт заметил этот взгляд и тотчас понял, что его — авторитет «может полететь ко всем чертям. В глазах этого наивного мальчика он прочел недоверие. Брандт самоуверенно улыбнулся и, не теряя самообладания, заявил: — Я, собственно, не имею права говорить тебе. Секретное поручение. Но если ты умеешь молчать…

Радлов ничего не ответил.

— Ты, верно, слышал об организации «Вервольф»^[1], да?

Радлов кивнул, и Брандт продолжал:

— Ну вот, теперь ты знаешь, куда меня командируют. Но тс-с! — и он приложил палец к губам.

— A-а, ясно!

Глаза Радлова заблестели. И как он только мог подумать, будто Брандт хочет увильнуть? Конечно нет! И какое тот получил опять опасное задание! «Вервольф»! Какие захватывающие приключения предстоят Губертусу! Как Радлов ему завидует, как восхищается им! Иоахим уже видел, как Брандт перебирается через расположения вражеских частей, прорывается через русский патруль, уничтожает склады оружия, взрывает в тылу врага мосты и железнодорожные составы. Ну и парень этот Брандт, настоящий головорез!

— Может, увидимся в Берлине, — сказал прощаясь Брандт, — передай привет Клаусу. Не беспокойтесь о доме, там все еще тихо. — Он пододвинул Радлову большую пачку сигарет и две бутылки ликера. — Вот, возьми на дорогу. Мне все равно больше некуда класть.

На другое утро полк должен был принести присягу, однако по каким-то причинам церемонию отложили на вечер, а потом уже было некогда. Среди дня пришел приказ о выступлении, и через два часа колонна грузовиков выезжала из ворот. Разграбленный, полуразрушенный лагерь остался позади, на мачте все еще развевалось знамя; его забыли взять с собой.

Брандта Радлов больше не видел, а Клаус слышал, что штандартен-юнкер рано утром покинул лагерь в закрытой легковой машине. Однако точно никто ничего не знал. Да никто особенно и не интересовался судьбой исчезнувшего командира взвода. Ребятам надо было позаботиться о себе, одни мечтали о будущих геройских деяниях, другие смеялись, острили, и только немногие, подавленные всем происходящим, тихо сидели в кузовах подскакивавших на ухабах машин. Кто-то затянул песню, несколько голосов подхватили, и вот уже несутся к голубому весеннему небу знакомые слова: «Мы будем шагать и шагать вперед и все разнесем в куски…»

Колонна грузовиков выехала с узкой лесной дороги на главное шоссе. И песня оборвалась. Несколько голосов еще взлетели было вверх, но певцы тут же испуганно смолкли. Им открылось горестное зрелище. На запад катился поток беженцев, охваченных паническим ужасом. Узкое шоссе — единственный путь из «котла» — было забито велосипедами, ручными тележками, тачками и подводами. Грузовики с трудом продвигались вперед, и Радлов видел, какими взглядами провожали их беженцы. Ненависть, разочарование и страх можно было прочесть в их глазах. «Неужели это Германия, — подумал Радлов, — плетется сейчас мимо меня, увешанная чемоданами, мешками и рюкзаками, неужели это тот воинственный народ, который призван господствовать над миром?»

Его товарищи тоже были потрясены. Кое-кто отворачивался, стараясь не видеть этих людей. Но напрасно. Всюду, куда ни глянь, тянулось бесконечное шествие беженцев, от которых веяло жутью, словно это было шествие призраков, погруженных в великое молчание.

Шоферы непрерывно сигналили, люди неохотно сторонились. В конце концов машинам удалось набрать скорость, по сторонам замелькали безмолвные людские фигуры и противотанковые заграждения, которыми каждую минуту могли перекрыть шоссе.

Но вот поток беженцев стал редеть. Вдали показались окраины Берлина. У дверей пригородных домишек стояли женщины, прислушиваясь к далеким грозовым раскатам артиллерийских залпов.

На обочине шоссе дети играли в войну, на головы они нацепили каски, в руках держали деревянные сабли. Чем ближе к центру города, тем громче гремела канонада. Все чаще попадались на пути разрушенные здания, целые улицы превратились в щебень и пепел, отовсюду несло гарью, в одном месте путь их колонне преградил труп, но машины проехали по нему с полным равнодушием.

Перед глазами Радлова с ужасающей быстротой сменялись картины. Тут горят дома и кричат женщины, бегая с ведрами по улицам, там открывается каменная пустыня и слух режет протяжный вой снарядов. Иоахим был еще оглушен, когда их взвод получил задание сменить одно отделение фольксштурма. Пожилые мужчины, кое-как вооруженные, несказанно обрадовались, что могут убраться подобру-поздорову. А вскоре русские перешли в атаку и открыли ураганный огонь. Но приказ гласил: «Стоять насмерть. Мост удержать. Пленных не брать».