Французское командование, чтобы отвлечь немцев от Вердена, готовило совместно с англичанами наступательную операцию на Сомме. Но еще в марте, главнокомандующий французской армией генерал Жоффр запросил о поддержке Россию, чтобы русская армия как можно быстрее «произвела на противника сильное давление, чтобы не дать ему возможности увести с фронта какие-либо части и лишить их свободы маневрирования», а в дальнейшем, ускорить подготовку наступления, предусмотренного совещанием в Шантильи[336]
.Всю зиму, наиболее удобное время для действий русских армий, войска бездействовали. Во главе фронтов находились безынициативные и самовольные генералы, которые, пользуясь своим влиянием в царских кругах, могли и на войне обустраивать свой быт получше, чем в глубоком тылу. Они держали свои штабы в крупных городах, таких как Псков и Минск, жили в праздности и не утруждали себя заботой о войсках и войне. Генералы Куропаткин, Эверт и Иванов принадлежали к высшим военным чинам, имели звание генерал-адъютантов и составляли свиту императора. В генеральской вольности и барстве проявились все пороки русской армии, которые и привели ее к крушению. Куропаткин еще в русско-японскую войну показал свою полную неспособность управлять войсками в наступлении, но царь снова доверил ему один из важнейших фронтов – Северный, прикрывающий Псковско-Петроградское направление. Эверт командовал Западным фронтом, и не для кого не было секретом, что этот генерал-немец слыл поклонником германской армии, и он настолько преувеличивал ее возможности в наступлении и обороне, что ставка побаивалась давать ему приказы на наступление. Юго-Западным фронтом командовал генерал Николай Иванов, у которого в подчинении долгое время был генерал Алексеев, и он требовал от начальника штаба ставки пополнения себя оружием и боеприпасами, и, не находя поддержки, открыто отказывался проводить наступательные операции[337]
. Генерал-адъютанты императора, командуя фронтами и армиями, застыли в своем развитии и жили старыми нормами и правилами тактики и оперативного искусства, сослужившими им плохую службу еще в русско-японскую войну. Выводов из нее сделано не было. Та война, казалось, должна была сдвинуть их с устаревших канонов военного искусства, заставить их искать новые формы и способы борьбы с противником, как это делали французские и английские генералы. Однако, традиционная беда русских к старому мышлению взяла верх, да и Ставка, возглавляемая царем, и само военное министерство, было оплотом устаревших взглядов. Новое могут нести только новые люди, но их то как раз и не допускали к делам. Конечно, в русской армии находились решительные и инициативные генералы, какими были Брусилов, Деникин, Духонин, Корнилов, Каледин и другие, которые хотели и стремились внести новизну, риск и смелые решения в стратегию борьбы с врагом, но зависть двора и соперничество генерал-адъютантов за влияние на царя были сильней их подвижничества и устремлений, и не получив нигде поддержки, они становились такими же, как все, или должны были уходить в оппозицию царскому режиму, как это сделал генерал Бонч-Бруевич.Просьба генерала Жоффра долго обсуждалась в штабах Северного и Западного фронтов, так как генералы Куропаткин и Эверт старались изобрести такой способ боевых действий, чтобы поменьше сделать и побольше получить наград и почестей от царя и союзников. Царь, как всегда, был не у дел и ни во что не вникал, и лишь давал одобрение принимаемых решений штабом во главе с Алексеевым. Но и сам Алексеев был не самостоятельной фигурой в Ставке. Здесь находилось все руководство царского двора во главе с министром, графом Фредериксом, который первым знакомился со всеми обращениями и просьбами союзников, и им же вырабатывалась общая канва поведения русского командования, согласованная с безропотным царем. Алексеев ничего не предпринимал без согласия царя, в противном случае его самостоятельность была бы расценена дворцовой камарильей как выпад против императора и узурпация его прав; генерал в этом случае быстро был бы отставлен от должности, что, конечно, не входило в его расчеты.