Украденное лицо

Особенно, когда от них пахнет виски и шампанским, и они втянули пару линий в туалете, и Луиза чувствует запах духов Лавинии, пахнущих инжиром и лавандой, и этот аромат куда изысканнее, чем у нее.

Особенно, когда музыка звучит все громче.

Особенно, когда Лавиния целует ее в шею.

Луиза замирает.

Это одно из экзальтированных проявлений чувств Лавинии – вроде поцелуев ее руки, костяшек пальцев или татуировки, вроде засыпания у нее на плече, вроде сворачивания калачиком рядом с ней на кровати. Лавиния неудержима и слишком сильно проявляет свои чувства. Лавиния никогда ни с кем не занималась сексом, кроме Рекса (с ним и ни с кем, это намек?). Лавиния делает это, чтобы дать понять, что ты ей небезразлична.

Просто целует тебя в шею. С язычком.

Просто покусывает, чуть-чуть.

Просто кладет руку тебе на колено.

Луиза поглядывает на нее, но Лавиния улыбается, словно ничего не меняется, словно ничего не происходит, словно в этом нет ничего странного и из ряда вон выходящего. Словно в этом нет ничего, ровным счетом ничего однополого: ни того, что Лавиния ведет ладонью по бедру Луизы, ни того, что она пощипывает ее кончиками пальцев, ни того, что она теснее к ней прижимается и целует Луизу в мочку уха.

А у Луизы все смешалось в голове, потому что за все время, что они вместе и разглядывают друг у друга груди, сравнивают размеры бюстгальтеров, переодеваются в одной комнате или писают в одной кабинке, Лавиния никогда не прекращала ее разглядывать (она перестала разглядывать Лавинию, а делала это по большей части для того, чтобы подумать она так прекрасно выглядит и она такая худая, и Луиза не думает, что в этом было что-то сексуальное, но теперь она не уверена), но Лавиния целует ее так нежно и умело – это другое. Словно она знает, что делает.

Вот в чем штука: Луиза не знает, хочет ли она этого.

Она знает, что хотела в то время, когда умоляла Виргила Брайса лишить ее девственности, потому что хоть тогда она и была толстая и не симпатичная, он все-таки с ней встречался, а это должно означать, что он в какой-то мере ее хотел. Он так часто говорил, что любит ее, несмотря на все ее непривлекательные качества (молчаливость, некрасивость, вспыльчивость, неуемное желание), которые и сделали ее несимпатичной. Но даже тогда, кажется ей, она была не уверена, хочет ли она с ним трахнуться, или же просто хотела, чтобы он ее трахнул.

Тогда. И теперь.

Не существует определенного момента, когда Луиза переходит от «а она»?… к «да, она». Или так всегда было: да, она. Ладонь Лавинии у нее на колене. Ладонь Лавинии у нее на бедре. Пальцы Лавинии сдвигают ее нижнее белье. Пальцы Лавинии внутри ее.

Ей хорошо. Это – другое. Есть сексуальная ориентация, но есть еще и биология, и когда кто-то слегка покусывает тебя за шею и ласкает тебя пальцем под розовым платьем из тафты с множеством нижних юбок (слава богу, слава богу, что она надела это посмешище со всеми его нижними юбками; Лавиния именно за этим попросила ее надеть это платье с нижними юбками?), что объективно тебе приятно, не важно, кто это делает, лишь бы делал, и немного странно (и к тому же холодно?).

И Луиза думает: как она может этого хотеть?

И Луиза думает: я не могу сказать «нет».

Она только что истратила половину денег на оплату жилья, у нее бесплатная квартира на Восточной Семьдесят восьмой улице, Лавиния заплатила за такси, Лавиния заплатила за билеты, Лавиния заплатила почти за все шампанское (И что с того? Что с того? Это имеет значение? Имеет), и она гадает: что же Мими такого не сделала? Вот только она представить себе не может, что Мими не позволяет Лавинии ласкать ее пальцем (она может представить Мими умоляющей Лавинию ее поласкать).

Но это также означает, что Луиза достаточно разгорячилась для траха.

Но к тому же, конечно, мы не трахаемся, не то чтобы Луиза уверена, что считается за трах с девчонками. Может, Лавиния просто напилась, а может, Лавиния влюблена в нее с самого начала (Я люблю тебя, ты красавица, ты мне нужна – сколько раз Лавиния говорила подобные слова? Луиза и впрямь такая глупая?). Луиза не может сказать «нет», и от этого злится, но также и к тому же она все-таки не хочет.

И музыка, музыка, музыка. И бархат. И свет. И шампанское.

Лавиния отстраняется. Глаза у нее сверкают.

– Я же тебе говорила, – шепчет она. – Говорила же – что за дивный вечер.

А ее пальцы по-прежнему внутри Луизы, и она целует Луизу прямо в губы, и водит язычком, который из всего нереального, что происходит с Луизой, является тем, тем единственным, что заставляет Луизу думать: о боже, о боже. И, возможно, это, именно это, и означает быть желанной, и, возможно, именно это и означает быть любимой.