Украденное счастье

– Бог «наградил» тремя девками, а крыша течет и даже залатать некому. И Танька (средняя дочь), сволочь, скоро в подоле принесет, помощи никакой, так еще и лишний рот. У старшей двое спиногрызов, а муж-лоботряс без работы. Этот гад (это уже об отце) снова избил, как же болит спина и ногу тянет. Ох. И «заскребыш» еще на мою голову (это уже по мою душу). Я-то думала, что перестала быть женщиной, а тут…».

Втягиваю голову в плечи и усердно вожу мокрой тряпкой по выщербленным ступеням, стараясь не слышать. Получается плохо, слова просачиваются в мозг, камнем ложатся на сердце. Сколько раз я уже это слышала? Сотни, тысячи? А, может, родилась с этими словами в голове?

– Тряпку отжимай. Ох, за что мне такое наказание?

Я послушно выкручиваю грубую ткань, руки стынут в ледяной воде, распухают и не слушаются еще несколько дней. Но я стараюсь, стараюсь изо всех детских сил. Как же хочется прижаться к этой мощной груди, целовать морщинистые не по возрасту щеки. Но – нельзя. Мать не поймет, отшатнется, в глазах – испуг и немой укор. Стать бы воздушным шариком, легким, легким и воспарить в небеса. Но груз вины тянет к земле, лестница все длиннее, с каждой ступенькой тряпка все тяжелее, с каждым материным словом сердцу все больнее.

После подъезда у матери – «шабаш», помыть в доме директора единственной в нашем захолустье школы. Натягиваю куцую куртку, бреду за охающей матерью. Руки саднят на холоде, пытаюсь засунуть непослушные пальцы в карманы.

– Ну что ты там копаешься?

Директор – странный, так говорят, но у нас его уважают, побаиваются. Мать заискивающе улыбается:

– Здравствуйте, Семен Фомич, мы вот с дочкой пришли, ничего?

– Опять твой руки распускает? – буркнул директор, пропуская нас внутрь. Хмурый, неулыбчивый мужчина «за пятьдесят».

– Да он чё, Семен Фомич? Он же ненарочно, – суетится мать.

– Помоешь вот здесь и лестницу.

Дом, он как собака, всегда похож на хозяина. Если человек светлый, то и дом ему под стать. У Фомича дом – большой, темный, построен еще до революции. Лестница натужно скрипит, половицы стонут, маленькие окошечки едва пропускают свет.

– Ну, чё вылупилась? Иди воды в ведро набери, – толкает меня мать.

– Я здесь первый раз, интересно, – оправдываюсь я, перехватывая у матери ведро.

– Нечего по сторонам зыркать, дело делать надо, – шипит мать.

Я послушно плетусь во двор, набрать из колодца воды.

– Может, согреем? – просительно заглядываю матери в глаза, сжимая ручку полного колодезной воды ведра.

– Еще чего! Чай не барыня.

– Пусть согреет, – раздается высокий властный голос позади.

Вздрагиваю от неожиданности.

– Конечно, Ольга Павловна, – мать сникает, улыбается беззубым ртом.

Бегу на кухню, с трудом поднимаю тяжелое ведро на плиту, пока не передумали.

Оглядываюсь на «неё». Стоит в дверях, взгляд внимательный, изучающий. Приходится задрать голову, чтобы разглядеть лицо.

Ольга Павловна появилась в наших краях недавно. До этого Фомич жил с престарелой матерью, а последние несколько лет – бобылем. И вдруг – «приволок» откуда-то женщину на сносях. Городок гудел, как растревоженный улей. Не было ни одного двора, где бы не перемыли косточки Фомичу и «супружнице». Поговаривали, что ребенок не его, что бросил ее «хахаль» с приплодом, а директор – подобрал. Но Фомич жил обособленно, с местными не якшался, на расспросы – не отвечал. Разговоры постепенно утихли. Ее я видела всего несколько раз, и то – издали. Впервые так близко. Очень высокая, тоненькая, в деревне ее сразу прозвали – Цапля, или Жердь. Кому как больше нравится. Маленькая головка с гладко зачесанными волосами покоилась на длинной, лебединой шее. Заостренные черты лица, большие серые глаза. Она была другая, не такая, как наши. Ее нельзя было назвать красивой в общепринятом понимании, но все в ней завораживало: манера держаться, жесты, изящный наклон головы, плавная речь, прямой, немигающий взгляд.

Кажется, у меня открылся рот.

– Вода согрелась, – бросила Ольга Павловна и испарилась, как и не было.

Я моргнула, очнувшись, выключила конфорку. Какое наслаждение погрузить замерзшие пальцы в теплую воду.

– Приходи завтра, в это же время, одна, – она неожиданно возникла в дверях, когда мы уже выходили.

– Непременно, Ольга Павловна, непременно, – пролепетала мать.

«Что ей может от меня понадобиться?» – ломала голову, ворочаясь в кровати без сна. На соседней койке охала беременная Танька.

После школы я неслась быстрее ветра. Вот показался знакомый зеленый забор, склонившие головы липы, остроконечная крыша с флигелем на гребне. Сегодня дом казался совсем другим, полным волшебства и очарования. Отдышавшись, я приоткрыла калитку и скользнула во двор.

– А, пришла, – протянула Ольга Павловна при виде меня. Сегодня она была не одна, на руках покоился младенец в пеленках. – Ну, пошли.

– Здравствуйте, – проблеяла я, густо покраснев, и опустила глаза в пол. Я словно взглянула на себя со стороны – долговязая деревенская девчонка в куцей курчонке, из которой торчат большие натруженные руки.