Украденное сердце (СИ)

Дверь глухо затворилась. Зарислава повернулась к столу, мельком оглядываясь на Марибора. Тот оставался неподвижным, но травница одеревенела, заметив на правом боку княжича страшную рану. Позабыв обо всём, она медленно приблизилась, рассматривая увечье. Глубокие потемневшие рубцы, похожие на кору дерева, опоясывали бок. Откуда такая рана? Словно огромный рассвирепевший медведь напал и содрал когтями кожу. И страшные образы завладели умом, вызывая в ней первобытный страх и тревогу. Неужели степняки мучили? О последнем думать Зарислава отказалась, онемев в конец. Безвольно присела рядом на скамью, непреодолимо желая коснуться Марибора, испытывая и боль, и сострадание. Взяла влажный рушник, легонько убрав тёмные мокрые волосы с лица княжича, коснулась его лба полотном. Скулу и затылок его озаряла свеча, часть побелевшего лица была в глубокой тени. Бережно отирая чело, шею, грудь княжича, Зарислава вслушивалась в его дыхание, будто вся жизнь её сосредоточилась именно в нём — в его вдохе и выдохе таких спокойных и глубоких — живых. Зарислава испытала всеобъемлющую защищённость и вместе с тем благоговение. Никогда бы она не подумала, что для неё не станет ничего дороже его дыхания, и в ответ этому внутри пробудилось что-то огромное, великое, необъятное… И от этого чувства ей сделалось немыслимо хорошо, свободно и легко. Будто нет непреодолимых трудностей, нет боли и страданий, а только оно — незнающее границ и меры чувство наполненности. Его было так много, что Зарислава не могла сдержаться, и любовь щедро текла из неё, как из полноводной реки, обволакивая всё сущее, проникая и впитываясь вглубь, как земля впитывает дождевую каплю, насыщаясь.

Княжич в ответ на её прикосновение нахмурился лишь, и тени на лице стали ещё гуще, но глаз по-прежнему не открывал. Теперь его холодности и след простыл. Зарислава вспомнила Марибора юным: приподнятые в нечаянном удивлении брови, расправленные уголки рта — всё выказывало беззащитность и открытость, выглядел он не так, как обычно — властно, неукротимо, необоримо, замкнуто.

Протянув руку, Зарислава коснулась его лица, щетина колола ладонь. Не успела она найти в себе решимости, чтобы попытаться наполнить княжича силой из открывшегося источника, Марибор вздрогнул и, сухо сглотнув, пошевелился. Зарислава тут же отняла руку, отстранилась. Он же повернул голову и разлепил веки. Из-под покрова тёмных, тяжёлых от влаги ресниц Марибор посмотрел на Зариславу мутно. Так же призрачно колыхались отблески красноватых огней. Взгляд его глубоких синих глаз был далёким и туманным. Ни один мускул на его лице не дрогнул, и внутри Зариславы заворочалось, как ёж в осенней листве, сомнение. Вдруг не захочет её вспоминать?! Вдруг прогонит?! Он закрыл глаза.

От разочарования скрутило всё внутри, а на языке проступила горечь. Зарислава отвела потемневший взгляд, уж было поднялась, собравшись уходить, как горячая ладонь Марибора легла на её пальцы. Она же, вздрогнув, не отстранилась, не смогла, ощущая, как от его прикосновения стены разом ухнули в пропасть, а пол и потолок поплыли, только и держись.

— Как ты здесь оказалась? — голос его был хриплым, но глубоким, будто произносимым из груди, и окрас его колебался от холодности до тревоги. — Хитрец Наволод, опоил меня чем-то… чтоб его… — вяло возмутился Марибор, ласково погладив запястье Зариславы.

Она, наконец, нашла в себе силы оторвать ладонь от лавки, и пальцы их тут же переплелись, слилось и тепло, как сливаются русла реки, заставив Зариславу вдыхать через раз. Не в силах проронить ни слова, растеряв все мысли разом, она только слышала, как гулко бьёт воспламенившаяся руда в виски, чувствуя, как поднимается тёплая обессиливающая волна от низа живота к голове, вынуждая её дурнеть, как от крепкого мёда. И Зарислава более не сопротивлялась этому потоку, сделалась мягкой и податливой, как нагретый воск. Вдохи её стали ещё реже, когда Марибор открыл глаза и посмотрел уже осмысленно и проницательно. Взгляд его в тусклом бордовом свете ровно заполыхал, утягивая вглубь, вынуждая всю её трепетать от сладости и томления. Как же давно она ждала этого, не подозревая, как истосковавшееся сердце жаждет коснуться другого сердца, слиться дыханиями, телами, потоками силы.

— Что ты молчишь? — сказал он, погладив её руку пальцем, от чего приятно защекотало внутри. — Или всё же старик меня извёл, и я умер и попал в Ирий? А в это с трудом, знаешь ли, верится. За мои проступки мне сулит вечное горение в Пекле.

Зарислава опустила ресницы, губы непроизвольно растянулись в горькой улыбке — в его словах было мало весёлого и праздного.

— Я приготовила трав, — промолвила лишь она, не стала спрашивать, за что степняки так издевались над ним. И про Вагнару тоже. Всё обошлось, и слава Богам.