Украденные мощи. Афонские рассказы

Для меня важно было не столько то, что Афон дарит мне эти чудесные дни, продлевая мою земную жизнь, сколько идущее из самых тайников души желание искупить свою вину перед людьми и Богом. Сегодня я лучше бы выбрал смерть, чем взял бы ту винтовку, которую предложил мне армейский приятель. Я подчинялся какому-то невысказанному обету — ходить по горе и вести бродячую жизнь, пока Бог не освободит меня от мук совести. Здесь, на Афоне, я приобрел нечто абсолютно ценное, то, что не купишь ни за какие деньги, — надежду на искупление своих преступлений.

Сегодня я шел, как здесь говорят, к Панагии, то есть к Богородице, — так называется храм с большим залом, где паломники могут переночевать на своем тяжелом пути к вершине Афона, откуда открывался прекрасный вид на весь полуостров.

Был вечер, минут через десять уже начнет быстро темнеть. У меня был небольшой летний спальный мешок, который оставили неделю назад в той же Панагии какие-то германские туристы, а также пакет с едой и пивом. Если в храме не будет никаких паломников, буду в тишине и покое праздновать воскресный день.

Подойдя к приоткрытой двери Панагии, я услышал русскую речь. Замедлив шаг, сократив до минимума свои движения, я прислонился ухом к двери и прислушался к тому, о чем говорят незнакомые земляки:

— …Слышь, братан, а ты уверен, что это он?

— Не совсем, — незнакомец пошевелил чем-то в кострище и кашлянул. — По крайней мере, на Крите он так и не появился. Георгий говорил, что на Святой горе многие скрывались, да и, помнишь, Каштан, когда увидел фото, сказал что видел его полтора месяца назад в Уранополи.

— Каштан достойный вор, врать не станет. Если он здесь, мы его вычислим.

— А сам Каштан что тут делал, грехи замаливал?

— Не знаю, наверное, так…

Я уже понял, слушая их речь и вдыхая запах табачного дыма, что эти гости пришли не иначе как по мою душу из недавнего кровавого прошлого.

— Ты думаешь, Бог нас не накажет за то, что мы собираемся убить его прямо здесь? — Дым сигарет выходил наружу, в вечернюю мглу, словно ладан злому демону убийц. — Это же, как сказал Каштан, охрененно святое место.

— Ну, и что теперь?! Домой поедем? Человек, которого мы ищем, браток, как никто другой, заслуживает пули. Просто после выполнения заказа нужно хорошо спрятать тело, и все — дело с концом. Искать его никто не станет.

Киллеры немного помолчали.

— А если он уже не здесь?

— Скоро выясним…

Я осторожно отошел в сторону и побрел к большому валуну, близ которого намеревался провести ночь, благодаря Бога за то, что Он открыл мне присутствие врагов и уберег от заслуженной гибели. Теперь мне нужно было где-то осесть и скрыться от преследования. Бороду я уже отрастил, и, на всякий пожарный, в моей сумке лежали купленные в Кариесе новый подрясник, пояс и афонская капа.

Переодевшись в монашеское, я залез в спальный мешок, где заснул тревожным, полным неприятных воспоминаний сном. Наутро я из-за естественного прикрытия, каким оказался валун, наблюдал за передвижениями моих охотников, было слышно, как они пререкались и ссорились, затем киллеры стали спускаться вниз к морю.

Неделю я жил на этом месте, возле огромного валуна, ставшего на время моей крепостью. Лежа по ночам в своем спальнике, сжимая в руках четки и подаренный одним паломником молитвослов, я читал наизусть Отче наш и Богородицу, призывая помощь Божью и Его непостижимое милосердие. Немцы, в большом количестве, как и другие паломники, посещающие вершину Афона, часто оставляли в Панагии немного еды, которой хватало, чтобы утолить голод.

По прошествии этой очень напряженной недели я пошел в маленький румынский Лаки-скит, где попросился на работу. Была осень, и я вместе с доброжелательными монахами, среди которых были и понимающие по-русски молдаване, собирал оливки в саду. Сад был в достаточном удалении от основных троп, работа шла тяжелая, и уже через месяц я понял, что преследователи давно покинули Афон. Правда, наверняка они подстраховались и оставили мое фото какому-нибудь своему человеку, может быть, даже и полицейскому.

Я прожил в Лаки-скиту целый месяц, потом, когда оливки были все собраны, вновь принялся бродить по горе, что было, в моем положении, небезопасно. И я возвратился к начальному пункту афонской эпопеи — отцу Дионисию, где возле кельи встретил моего знакомого Антония, который весьма удивился, увидев меня в подряснике:

— Саша, да вы, как я погляжу, уже монах!

— Да нет еще, просто послушник.

— И какого же монастыря? — не унимался мой знакомый.

— Послушник Матери Божией, Антоний!

— О!

На этот раз я, опуская некоторые существенные подробности, рассказал отцу Дионисию о своих настоящих проблемах. Старец с нескрываемым состраданием выслушал меня и поселил у себя на какое-то время:

— Александр, вы еще кому-нибудь на Святой горе говорили о своих бедах?

— Нет, конечно!

Отец Дионисий с беспокойством теребил свои четки.