Украденный горизонт. Правда русской неволи

Снова пытаюсь всмотреться в клубящийся комок тьмы между стеной и шконарными прутьями. Чуть подстегнуть фантазию, можно увидеть там и жабий зияющий безгубый рот (таким ртом на моём суде моя судья мой приговор произносила), и громадное студенистое брюхо (главная примета моего бывшего шефа, столько сделавшего, чтобы меня посадить), и крошечную голову без шеи и плеч (чем отмечен хозяин лагеря, где я нынче обитаю). Монстр — не монстр. Упырь — не упырь. Но — точно урод, собранный, будто из деталей конструктора, из частей, принадлежащих облику моих врагов и недоброжелателей. Полагалось бы бояться эту скомбинированную уродину. Только нет страха. Скорее гадливая брезгливость, будто видишь перед собою размазанные по асфальту кишки сбитой машиной кошки.

Понятно, все эти сравнения и параллели мимо Чёрного не пройдут. Почему то он на всё это совсем не реагирует.

Вот как, оказывается, бывает: можно прожить большую, даже содержательную, вполне разумную жизнь, и при этом ни разу толком не задуматься, не уяснить себе, что такое добро и зло, что такое белое и чёрное. Вроде бы и так понятно, вроде бы и так ясно, вроде бы всё это — азбучные истины. Что-то от родителей усвоил, до чего-то сам дошёл, что-то внутреннее чутьё подсказало. Красивые слова употреблять — выходило, что старался по совести жить… Вроде как это в целом получалось. Сюда, правда, в итоге загремел, но на то свои особенные причины были, и моей собственной вины в этом нет. Да таких невиновных, сюда загремевших, здесь — добрая четверть… Это даже какой-то статистикой научной подтверждается… Вот только с какой стати всё это буду обсуждать с незваным своим гостем? Чёрный — он и есть Чёрный! Добра от него не жди! У него свои заботы (это ещё, если он всё-таки не снится мне, не мерещится). У меня — свои. Обходился я без его общества весь прожитый период биографии, обойдусь и далее… Верно, велики у Чёрного возможности, только не верю, что он помочь мне в моей ситуации сможет…

Да и нужна ли мне такая помощь? Точно, обойдусь я без таких помощников…

Кажется, прежнее ощущение себя самого и собственного тела возвращается. Я уже могу пошевелить пальцами, сжать эти пальцы в кулак, могу поднять и опустить руку. Почти машинально эта рука опускается, сначала касается пола, потом нащупывает стоящие рядом ботинки.

Те самые арестантские коцы[67]. Верно, гулаговского ещё образца. Те самые, в которых зимой ноги стынут могильным холодом, а летом преют заживо. Впрочем, сейчас не до особенностей экипировки современного российского арестанта. Куда актуальней, что ботинки эти весом своим гантели напоминают. Угодишь в таких башмаках в реку — ни за что не выплыть, утянут на дно. Вот оно — то «тяжелое», о чём совсем недавно вспоминал, чего тогда так не хватало.

Только бы не промахнуться, только бы не задел ботинок за железяки задней стенки шконаря… Попасть надо непременно в не такой уж широкий зазор между горизонтальной, параллельной полу, железякой, на которой обычно сушится стиранное арестантское барахлишко, и днищем пальмы (так на здешнем языке называют второй ярус двухэтажного шконаря)… Хорошо, что я не левша, и коцы оказались с правой стороны… Хотя, был бы левша, наверняка по-другому отнёсся ко мне тот, кого обозначил настораживающим и отталкивающим прилагательным «чёрный», и совсем другим был сценарий этой встречи.

Чуть приподнявшись, размахнулся, на мгновение задержал поднятую вверх руку с башмаком. Прицелился в самую середину лохматого клубящегося комка. Бросил. Не задел прутьев задней стенки шконаря. Кажется, попал. Удивительно — никакого звука не последовало. Ни сразу.

Ни потом. Ни шлепка, ни хруста, ни шмяканья. Ни визга, ни рыка, ни ворчания.

А вот серой пахнуло!

С детства этот дёргающий за ноздри запах помню. С тех пор, когда мальчишкой из серы, из школьного химкабинета украденной, селитры (продавалась тогда в магазинах «Садовод»), и ещё из кой-чего пытался изобретать в домашних условиях новый вид взрывчатки.

Зато чёрный косматый комок пропал. Как ни пытался всмотреться в пространство напротив, между стеной и железяками шконаря, ничего не увидел. Никаких клочьев, комков, языков. Ровная спокойная темнота, на фоне которой едва угадывались чуть ещё более тёмные контуры шконарных прутьев.

Полагалось бы спросить самого себя, что же происходило, случилось, просто было накануне? Конечно, спросил.

Только ответа не дождался. Заснул. Предварительно поменяв тревожное положение «навзничь» на более привычное и спокойное положение «правый бок». До подъёма не переворачивался. Спал глубоко и крепко.

Как после в срок выполненной честной и посильной работы.

Крещенским вечер на этапе

Утром двадцать второго декабря через полуоткрытый кормяк[68] прапор-продольный нехотя прорычал мою фамилию со стандартным довеском:

— Вечером на этап…

В конце последнего месяца года в среднерусской полосе, в помещении с плохим освещением, вечер начинается едва ли не в полдень. Естественно, я попробовал уточнить слишком абстрактное понятие «вечером». В ответ услышал выдавленое сквозь неразжатые зубы: