Украденный сон

— Что ж поделать, Виктор Алексеевич, война есть война. Мы же не в игрушки с ними играем.

— Да не война это, в том-то все и дело! — взорвался Колобок, вцепившись крепкими пухлыми пальцами в спинку стула, который в этот момент попался ему на пути. Стул под тяжестью полковника угрожающе скрипнул. — У войны есть свои правила, которые обязательны для всех воюющих сторон. Все участники находятся в равных правовых условиях. И потом, они хотя бы пленными обмениваются. А мы? В нас стреляют, когда и как сочтут нужным, а мы за каждый выстрел отчитываемся, тонны бумаги на рапорты изводим. У них деньги, люди, оружие, автомобили с мощными движками, техника новейшая, а у нас — следственный чемодан послевоенного образца, эксперты-самоучки, денег на бензин нет. Да что я вам рассказываю, будто сами не знаете! В войне всегда есть надежда на силы ООН, которые помогут, если уж совсем невмоготу станет. А нам кто поможет? Миротворческий батальон авторитетнейших паханов? Нет, Константин Михайлович, мы с вами, к сожалению, не воюем. Мы из последних сил обороняемся, пытаясь сохранить жалкие остатки того, что раньше называлось профессиональной гордостью и честью.

Ольшанский задумчиво глядел на Гордеева, в глубине души соглашаясь с ним, но не желая развивать опасную тему. Еще немного, и придется, может быть, говорить о Ларцеве. Знает полковник правду или нет? Лучше не рисковать.

— Как вы думаете, ваш спектакль сработает? — постарался он уйти в сторону.

— Хотел бы надеяться.

Гордеев грузно опустился на стул, щелкнул замками «дипломата», вытащил тюбик валидола и сунул таблетку под язык.

— Расклеился я что-то в последнее время, — устало пожаловался он. — Дня не проходит, чтобы сердце не прихватывало. Что касается Анастасии, то я рассчитываю только на то, что она тоже пальцы загибала, как и вы. Больше мы ничего сделать не можем, ни помочь ей, ни подсказать. Сообразит — честь ей и хвала, а нет — так нет.

— Допустим, она сообразит. Каких действий вы от нее ожидаете?

Колобок недоуменно воззрился на следователя, продолжая машинально потирать левую сторону груди.

— Константин Михайлович, может, вы не поняли, что такое моя Анастасия? Она тем и отличается от всех остальных, что ее поступки непредсказуемы. Ожидать от нее чего-либо, кроме конечного результата, — пустое дело. Результат она даст, если это в принципе возможно, но как она будет это делать — одному Богу известно. Мой Коротков говорит, что у нее голова непонятно как устроена.

— Вы просто рабовладелец какой-то! — расхохотался Ольшанский, снимая очки. — Моя Анастасия, мой Коротков. А все другие сотрудники тоже ваши или только эти двое?

— Вы напрасно смеетесь, — очень серьезно возразил Гордеев. — Они все мои, они — мои дети, которых я обязан воспитывать и защищать, что бы ни случилось. Ни один из них, вы слышите, ни один ни разу не был на «ковре» у начальства, потому что за все их промахи и ошибки отдувался я. Сам ходил, скандалил, уговаривал, доказывал, просил. Я для моих ребят — каменная стена, за которой они могут спокойно работать, не тратя время и нервную энергию на начальственные выволочки. Я всех их люблю и всем им верю. Поэтому они — мои.

«И Ларцев?» — мысленно спросил Константин Михайлович. Вопроса Гордеев, конечно, не услышал. Но он увидел его в больших красивых глазах следователя, не скрытых и не искаженных толстыми линзами очков.

«Почему ты спрашиваешь? Ты догадался? Да, и Володя Ларцев тоже мой, и то, что он совершил огромную, непоправимую ошибку, — отчасти и моя вина. Я не смог заставить его поверить в то, что ко мне можно прийти с этим, и он предпочел справляться со своей бедой сам, в одиночку, не заглянув вперед и не подумав о последствиях. В этом виноваты мы оба, оба и будем расплачиваться. Оттого, что он совершил ошибку, он не перестал быть одним из моих детей, которого я обязан защитить по мере сил и возможностей», — ответил про себя полковник, а вслух продолжил:

— Так вот, Анастасия сидит в своей квартире и мало что может сделать. Ей чем-то угрожают, и весьма серьезно, поэтому она боится делать неосторожные движения. Телефон ее прослушивается, на лестнице сидит какой-то парень и следит, чтобы она никуда не выходила и чтобы к ней никто не пришел. Я так понял, что стоит ей сделать хоть какой-нибудь подозрительный шаг, и угроза немедленно будет приведена в исполнение. Поэтому лезть напролом мы с вами не можем.

— Вы сказали, что у нее утром был врач. Как же врача к ней пустили?

— Вероятно, это было одним из условий: она должна вызвать врача и взять больничный, чтобы иметь законные основания сидеть дома и не ходить на работу.

— А как они узнали, что тот, кто приходил, был врачом, а не вашим сотрудником? Они что, документы спрашивали?