Украденный трон

Вот, слава Богу, и кладбищенские ворота. Распахнутые, они словно приглашали внутрь. Чернели кресты среди низкорослых деревьев, белели усыпанные снегом дорожки. В церкви, отстоявшей от ворот саженей на сто, едва светился одинокий огонёк. Никому неохота было в этот сумрачный, хоть и пресвятой праздник Рождества Христова тащиться в такую дальнюю даль, стоять в холодной пустынной церкви службу. Только две-три жалкие побирушки топтались у ворот в надежде, что хоть кто-то из православных зайдёт сюда да подаст грош-другой...

Прасковья судорожно перекрестилась — забыл народ про Бога, забыл, что всё от него, разленился, разбаловался, сидит по домам да по дымным кабакам. Закрестилась, заёрзала на жёсткой скамейке. Сама такая же балованная, ленивая...

Чуть подальше чернела коляска. Стояла, слегла перекосившись набок. Двое мужиков суетились возле колёс. Параша и не разглядела, в чём дело, да лошади сами остановились — на узкой дороге не разминуться.

   — Давай, Тихон, — сунулась к спине кучера Параша, — объезжай ограду, да и с Богом домой...

   — Матушка-барыня, неладно что-то, — поворотился Тихон к Параше, выставив широкую, лопатой бороду. — Гляну, что тут...

Параша обмерла. Вот оно, о чём толковала Ксения. Не дожидаясь, пока Тихон сползёт с козел, она проворно выскочила на снег и застывшие лужи, подбежала к накренившейся повозке...

Разглядеть в серых сумерках невозможно, что происходит. Двое мужиков стояли возле колёс высокого возка, старались что-то достать, вытащить. Параша остановилась возле высокого заднего колеса и увидела груду тряпок, завернувшееся валиком платье, голые коленки, странно белеющие на снегу.

   — Господи, — закрестилась она, — никак, задавили кого?

Мужики расступились, всё ещё не зная, что делать, что предпринять — уж больно необычным было положение человека, лежавшего под колёсами.

Параша стала на колени в снег и грязь не то от испуга, не то от сочувствия. Впервые видела задавленного на дороге человека, хоть и слышала частенько, как это бывает. В те дни задавить человека на дороге было парой пустяков, никому и в голову не приходило, что это преступление.

Параша наклонилась ниже. Передние колёса уже проехали по женщине. И так угодили, что проехали по самой шее, и голова, странно вывернувшись, лежала под самой коляской. Вздутый живот с завернувшимся подолом попал как раз между передними и задними колёсами, а ноги в больших котах и тёплых чулках выбросились на самую закрайку дороги.

Параша просунула голову под самую коляску. Голова болталась на одной только коже, но губы женщины, синие и распухшие, шевелились.

   — Сына возьми, — не столько услышала, сколько угадала Прасковья.

Она резко отпрянула от женщины. В последнем конвульсивном движении ноги женщины раскинулись, и мокрое красное дрожащее тельце ребёнка показалось среди них.

Живот женщины опал. Мужчины стояли разинув рты, Параша онемела от испуга и изумления. И тут лошади понесли. Они рванули вперёд, протащили коляску через опавший живот женщины и остановились в нескольких шагах.

Мужики обрадовались случаю унести ноги подальше от страшного места. Параша осталась на дороге одна с Тихоном, мёртвой женщиной и голым дрожащим красным тельцем младенца, копошившегося между ног умершей и уже плаксиво издававшего первые звуки жизни.

Параша подхватила ребёнка, руки её скользнули по крови и слизи...

   — Господи! Господи, что же это, — судорожно бормотала она, а руки её сами делали дело умело и ловко. Она оглянулась на Тихона в поисках тряпки, чего-нибудь острого, чтобы разрезать пуповину, всё ещё соединявшую умершую с ребёнком, и закричала Тихону:

   — Тулуп снимай.

Тихон стоял с разинутым ртом, но окрик барыни заставил его очнуться. Он быстро и ловко скинул тулуп, подстелил его под ноги женщины. Параша положила ребёнка, перегрызла скользкую и уже похолодевшую пуповину, завернула её и резко отодрала от нижней юбки тряпку. Перевязала пуповину, потом стащила юбку, завернула ребёнка, закутала его в тулуп.

   — Беги в церковь, — приказала он Тихону, — позови кого-нибудь, кто-то должен знать, где родные этой бабы.

Голос её был грубый и низкий от испуга. Она понимала, что только она сейчас может владеть положением, что никто другой за нас ничего не решит. И где-то подспудно билась мысль — так вот о каком сыне говорила Ксения, так вот что она имела в виду, когда её посылала к Смоленскому кладбищу...

Домой Параша вернулась, когда на дворе давно был белый день. Всё утро ушло у неё на то, чтобы разыскать родных погибшей женщины, распорядиться телом, опросить всех нищенок, стоявших у кладбищенских ворот. Ей всё хотелось сделать по-хорошему, найти мужа женщины, родных ребёнка, похоронить умершую по христианскому обычаю. Но ни нищенки, ни старенький попик из кладбищенской церкви не знали умершей, родившей под колёсами, никто из опрошенных в глаза её не видывал, никто из околоточных и караульных не признал её. И вот тогда Параша уверилась, что Бог действительно послал ей ребёнка...

Юродивой давно не было в доме, она ушла сразу после того, как уехала Параша, и никто не мог сказать, где она бродила.