Укради меня у судьбы

Самохин вздыхает, словно набирается сил, кладёт папочку на стол, складывает руки на животе и заводит почти душевную беседу.

— Вечная Иванна Сергеевна. Ваш отец, Кудрявцев Сергей Николаевич, умер почти полгода назад. По его завещанию вам в наследство остался дом и некая сумма на его содержание.

Я провела рукой по лбу. Отец, дом, наследство. Слова не из моей привычной жизни.

— Вы ничего не путаете? — я должна спросить, чтобы убедиться, что это не розыгрыш. Самохин вздыхает и достаёт бумаги. Вкладывает их мне в руки. Я пытаюсь сосредоточиться, но ничего толком понять не могу. Я абсолютно беспомощна в таких делах. Ну, почти.

— Я не могу ничего путать, милая барышня. Как вас зовут друзья-знакомые?

— Ива, — не могу отвести взгляд от бумаг, — только Идол кличет Ванькой да Ираида — полным именем, — зачем-то поясняю ему ненужные моменты из своей привычной жизни.

— Сергей был не просто клиент, но ещё и друг, поэтому, Ива, я точно ничего не могу путать. Кудрявцев был достаточно богатым человеком и погиб при весьма странных обстоятельствах. Когда-то он был женат, но детей ни в браке, ни на стороне у него не было, кроме вас. Полно всякой родни — второстепенной шушеры, которой нужны лишь деньги. Впрочем, денег после его смерти тоже не оказалось. Настоящих денег, если вы понимаете, о чём я.

Я ничего не понимала.

— Зачем вы всё это мне рассказываете? — я отложила бумаги в сторону и посмотрела мужчине в глаза. — Если этот человек был вашим другом, вы должны знать, что у меня никогда не было отца. В метрике пусто. Я даже не знала, что мне досталось его отчество.

Самохин пожимает пухлыми плечами и смотрит куда-то в сторону, на абажур напольного светильника.

— Думал, вам будет интересно узнать о своём отце немного больше. А может, чтобы у вас не возникало вопросов, куда делось остальное наследство. Его как бы нет. В завещании оговаривается: дом и всё, что в доме, а также участок, на котором стоит дом, — ваше.

Сергей провёл независимую генетическую экспертизу, которая подтверждает ваше родство. Вы его дочь, он ваш отец. Это на случай, если возникнут споры. Но, думаю, их не будет. Я надеюсь.

Есть лишь одно условие. Его условие, которое он вписал в завещание. Вы должны будете сменить фамилию. Стать Кудрявцевой.

— А если я не захочу? — у меня голова кружится и хочется сходить, плеснуть холодной воды в лицо.

— Я думаю, вы захотите, — в стёклах его очков отражаются блики лампы, отчего кажется: Самохин меня гипнотизирует, хочет вложить в голову какую-то очень важную мысль, протелепатировать некую информацию, которую он не хочет говорить вслух. — Для вас смена фамилии — возможность изменить жизнь. Принять в дар то, что принадлежит вам по праву. К тому же, не от чужого человека, а отца.

Я сжимаю пальцы до хруста. Ловлю себя на мысли, что хочу взять в руки крючок, пропустить тонкую нить через ладонь и быстро набрать воздушные петли, выстроить столбики с накидом и без, создать рисунок — интересный и новый. Успокоиться и отрешиться. А вместо этого я слышу, как израненной птицей бьётся неровными толчками в груди сердце.

— Это для вас он нечужой человек. А для меня — никто. Пустой звук.

Я, наверное, ещё никогда не была настолько смелой. И то, что я сказала дальше, граничило, в моём понимании, с невероятным хамством:

— Он не может стать мне родным только потому, что его сперматозоид однажды встретился с яйцеклеткой моей матери. Мать свою, к слову, я тоже не знала. У меня был всего лишь один родной человек — Вечная Мария Егоровна.

— Которая оставила вам в наследство это.

Самохин медленно обводит рукой пространство небольшой комнатушки. В нём нет сарказма, нет издёвки. Лишь констатация факта. Может, поэтому я ему прощаю и этот жест, и его слова.

— Я услышала и поняла вас. Да, это — моё наследство. Какое уж есть. Я не хочу менять фамилию. Мой ответ — «нет».

Самохин вздыхает и снова протирает очки, тщательно, рассматривая стёкла на свет.

— Мне кажется, вам нужно подумать. Остыть. Понять, чего вы можете лишиться. Представьте, что вы выходите замуж. Берёте фамилию мужа. Вряд ли вы остались бы Вечной, потому что вам дорога память о бабушке.

Я хочу возразить Самохину из чистого упрямства, но он не даёт мне открыть рот.

— Я приду к вам через два дня. В это же время. Подумайте.

Он поднимается со стула и идёт на выход. Я почему-то плетусь за ним вслед. Провожаю. Так принято. Я кожей чувствую, как растут из-за каждой двери огромные уши, что ловят каждое слово.

Уже на пороге, не выдержав, я спрашиваю:

— А что будет с домом, если я откажусь окончательно и бесповоротно? Ведь не мог же он быть уверенным, что я приму его дар?

Самохин поворачивается почти в профиль. Он сейчас похож на толстого кота Бегемота. Ему только отчаянных кавалерийских усов не хватает, да лысина мешает завершить образ полностью.

— Сгорит, — пожимает он плечами. — Сгорит дотла, — и идёт прочь неспешным шагом.

Я смотрю ему вслед и пытаюсь увидеть толстый чёрный хвост на его округлом заду, обтянутом тёмными брюками и пиджаком с двойной шлицей.

3. Самохин и Ива

Самохин