Она сама тянется и пытается снять с меня футболку. Я не сопротивляюсь. До дрожи приятны её прикосновения — неловкие и робкие. Ива неумело тянет ремень на джинсах. Я мягко отстраняю её и раздеваюсь до конца сам. Стою перед ней полностью голый. Такой, как есть. Со шрамом по плечу — результат неудачного падения. Со вздыбленным членом.
— Я не пугаю тебя?
— Нет, — пальчики её путаются в жёстких волосах на моей груди.
Хочется застонать и от облегчения, и от неудовлетворённой муки. От того, что я не могу сделать того же — коснуться её груди. То, что запрещено, хочется больше всего. Но я обещал и не нарушу своё слово.
Я осторожно кладу Иву на кровать. Ложусь рядом. Любуюсь её лицом.
— Не бойся, — шепчет она. — Просто представь, что я хрупкая ваза, и если ты не станешь касаться меня в слабом месте, я не распадусь на части.
А если коснусь, то разрушу. Что-то в этом не так, но сейчас лучше не думать и не анализировать. Поэтому я делаю то, что могу: целую, глажу её руки, касаюсь ладонями ног и живота. Сейчас очень важно, чтобы она откликнулась, почувствовала возбуждение, испытала наслаждение. Всё остальное потом.
— Доверься мне, — шепчу, укладывая её поудобнее.
Кожа у Ивы — шелк. Нежный, скользящий, тонкий. Как и думал. Я раздвигаю её ноги, стягиваю трусики, касаюсь пальцами внутренней стороны бёдер. Она не сопротивляется. Я слышу, как сбивается её дыхание, как она вздрагивает.
Я приближаюсь к тому месту, где живёт желание. Раздвигаю складочки, прохожусь подушечками пальцев. Лёгкие касания. Очень осторожные. Я слежу за её реакцией. Но Ива намного глубже погружена в ощущения, чем я. Она впитывает их без стеснения, без ложной скромности, но всё же вздрагивает, когда я касаюсь её губами.
— Н-не надо, — бормочет растерянно и пытается отодвинуться.
— Доверься мне, Ива, — прошу, и она сдаётся, расслабляется, а через время начинает постанывать.
У неё очень много эрогенных точек. И со временем я изучу их досконально. Создам карту удовольствий для её тела. Прочерчу самые яркие, фантастические пути, по которым буду путешествовать изо дня в день с удовольствием, с радостью.
А пока… Она бьётся в моих руках, как птица. Вскрикивает, достигая пика. Дрожит телом, содрогается от удовольствия, зарываясь пальцами в мои волосы. Я даю ей время утихнуть, прийти в себя. А затем медленно вхожу. Возвращаюсь и снова вхожу. И каждый раз вхожу глубже.
Она горячая и узкая. Не знаю, как я держусь, и почему во мне столько силы, чтобы не сорваться, но когда я делаю последний толчок и заполняю её собой, мне кажется, что вспыхивают звёзды. Это… непередаваемо.
— Андрей… — зовёт меня сирена, и я иду, спешу на её зов, разрезаю волны, управляя кораблём нашей общей чувственности.
— Андрей, — стонет и подаётся навстречу моя Ива.
Невозможная глубина. Полное растворение в ней. И я падаю, падаю, падаю, умирая, на самое дно, туда, где таятся рифы, где живут кораллы и колышутся водоросли, готовые принять меня.
— Андрей! — вскрикивает и тянет меня наверх, к солнцу, к воздуху, возрождая, давая шанс на вдох — такой сладкий и такой мучительно яркий.
— Моя Ива! — откликаюсь и каким-то чудом успеваю выйти из неё за миг до того, как мир рассыпается на разноцветные всполохи. Выхожу, чтобы не дать росток новой жизни.
Я бережно заключаю её в свои объятия, помня о хрупкой вазе. Я покачиваю её, как ребёнка. Как когда-то убаюкивал маленькую Катюшку. Целую её лицо — лоб, веки, виски, щёки, дрожащие искусанные губы.
— Я сделала правильный выбор, — выдыхает она, проводя пальцами по моей щетине, и мир из разноцветного становится мрачно-холодным. Что-то с хрустом ломается у меня в груди.
Она выбирала?.. Она… сравнивала?.. И если бы Репин не рассказал бы ей шокирующие подробности, выбор мог бы быть другим?..
41. Ива и Андрей
Он напрягается. Сразу. Становится твёрдым-твёрдым — притронуться больно, так звенит. Провожу пальцами по его натянутым скулам.
— А теперь скажи, о чём ты подумал, — прошу негромко и улыбаюсь. Он каменеет ещё сильнее и молчит. Не скажет, конечно, но по его мрачности я и так догадываюсь, какую бурю вызвали мои последние слова. — Знаешь как появляется дремучий лес?
— Нет, — выдавливает он сквозь плотно стиснутые зубы. Наверное, на месте его удерживает лишь нежелание меня обидеть. А так бы умчался, унёсся стремительно, так и не спросив, зачем я сказала о выборе.
— Никто не ухаживает за землёй. Не чистит её от наносных семян, не стрижёт траву. Так появляется чаща, где деревья сплетаются корнями и кронами. Солнечному свету туда не пробиться. Там темно и страшно. То же самое с душой происходит. Только в тысячи раз быстрее. Одна недомолвка — и сразу сотни сомнений корнями разрывают сердце.
Андрей вздыхает. Прижимает к себе покрепче. А я прикрываю глаза — так мне хорошо. Надо встать и в душ, между ног саднит и липко, а шевелиться не хочется. Бросать его ни на миг нет желания.