— Ну зачем же вы прибедняетесь? — Самохину очень хочется протереть очки, но он сейчас не смеет. Нужно продержаться ещё немного. — Муж вам покойный оставил очень прибыльное дело и неплохие деньги. А вы с Сергея, когда он на ноги встал и с нуля всего добился сам, потом три шкуры содрали. Ещё и попрекали без конца. И поддерживали чувство вины.
— Всю жизнь его ненавидела! — летит изо рта старой сумасшедшей слюна. Она сейчас и впрямь на высохшую гадюку похожа. Мумифицированный обломок. Дряхлая злобная калоша.
— Поэтому и убили. Тем же самым способом, — ему не страшно произносить обвинения.
— Никто его не убивал. Он сам. Всю жизнь любил приключения на жопу.
Это ложь. Старая Кудрявцева даже не пытается маску на лицо натянуть. Но жесты и мимика не доказательства.
— Он оставил вам всё. Недвижимость, бизнес. Ему хватило сил и ума сохранить для дочери дом и вывести активы. А вам всё мало? Оставьте девочку в покое. Живите мирно. Война закончилась полгода назад, когда вы укатали Сергея под лёд. Отомстили, разрушили и успокойтесь, наконец. Вам осталось — всего ничего топтать этот мир. Уйдите если не с чистой совестью, то хотя бы без лишней крови на своих нечистых руках.
— Всё?! Да он обвёл меня вокруг пальца, мерзавец! С какой стати я должна отдать что-то непонятно кому? Его гнилому семени! Вырвать, уничтожить с корнем! Чтобы следа не осталось!
— Бабушка?..
Самохин давно заметил Репина, что зашёл в дом и замер. Слушал и менялся в лице. Маленькая бомба. Способ ещё немного потянуть время. Как же некстати этот элитный посёлок находится довольно далеко от города.
Он не мог поверить своим ушам. Нет. Этого быть не может.
Старуха вскакивает, как ужаленная. Крутится на месте волчком. Мечется. Не ожидала.
— Я ведь вам тоже не родной. Может, и меня надо было?.. — он сглатывает ком. Кадык дёргается. Ведь он собирался в тот день отправиться на рыбалку вместе с Кудрявцевым.
— Что ты говоришь, мальчик мой, — губы её неприятно шлёпают, прилипают друг к другу. — Ты сын моей дочери, единственный наследник.
— Но я не её сын, — твердит он, зная правду. — Сын её мужа. Как и Сергей. Может, это ваше наказание? Завершение цикла? Матрица, в которой вы запутались?
С каждой фразой он делает шаг, приближаясь к женщине, которая всегда для него была просто бабушкой. Он не знал её другой. Чудаковатой — да. С неизменной сигаретой в пальцах — да. Но ему она улыбалась почти тепло. Любила. Оберегала. Пыталась втянуть в бизнес, не понимая: ему неинтересно, скучно, постыло. Он не находил в этом ничего хорошего или привлекательного. Ему не нравилось делать деньги. Никита любил ими пользоваться. Любил их за свободу, которую они дарили. На этом всё.
— Ваш род угасает. Остались лишь моя мать да Ива. Хотите вы того или нет, — в ней кровь вашего мужа, которого, по вашим словам, вы беззаветно любили.
— Никита, сынок, что ты такое говоришь? — как же она мерзка, когда пытается выкрутиться, задобрить, обмануть.
— Я не ваш сын и не ваш внук. Я Репин. Во мне нет ничего от Кудрявцевых. Только мама, которую я люблю, потому что для неё не важно, кто я. Я для неё сын. Она моя мать. Это прочнее кровных уз. Сильнее клановости и материально-социального статуса. Важнее ваших чёртовых денег, ради которых вы готовы убивать и грызть глотки.
Он уже близко, и способен схватить её, эту чокнутую старуху, что в один момент из доброй бабушки превратилась в чудовище. В гадостного спрута, что пожирает сам себя изнутри.
И тут всё приходит в движение. Кажется, кто-то вызвал охрану.
Прокуренная до мозгов тварь кидается вперёд. Никита ничего не успевает сделать. Самохин — тоже. Она кидается на Иву и изо всех сил толкает её в грудь, и девушка падает, падает, падает… Оседает на пол, как осенний лист в безветренную погоду. Лицо её искажает боль. Из горла вырывается хрип. Она корчится и затихает рядом с безвольным телом бывшего певца.
— Ива! — кричит он, срывая связки. Кидается к ней, подхватывает на руки. Она висит безвольно, как неживая.
Где-то там задерживают старую Кудрявцеву и её верных псов.
— Егор! — окликает одного из них Самохин.
— Не переживайте, Дмитрий Давыдович, — улыбается почти двухметровый бритый гигант. — Разберутся — рассосётся!
Никите сейчас всё равно.
— Я в больницу. Вы со мной? — спрашивает он Самохина. Тот кивает и просит кого-то помочь загрузить в машину певца, что почти приходит в себя, пока его несут.
— Ива, — у Борна губы трясутся и руки. Ему приходится принять ценный груз — девушку, что впала в беспамятство и не подавала признаков жизни. — У неё… сердце слабое. Последствие многих наркозов, что пришлось перенести в детстве.
— Едем, едем! — резко выкрикивает Репин. — Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Он по-другому думать не может. Иначе всё зря. Иначе всё пустое.
57. Ива
Я прихожу в себя в белом царстве. Вначале думаю, что умерла и нахожусь в каком-то чистилище. Но это всего лишь больничная палата. Очень белая и очень дорогая.