Укради у мертвого смерть

Джефри Пиватски, бывший пилот, дважды с перерывом в три минуты приметил, как самолет ложился на правое крыло. Вписывались в коридоры. В общеевропейском доме воздушные пути прокладывались для своих и чужих. Для чужих — углами, уводившими нежелательных соглядатаев в сторону от военных объектов, будто не летали спутники... В его эскадрилье был пилот, который до прихода на бомбарди­ровщик водил истребитель, приспособленный ослеплять космических шпионов.

Простая и ясная догадка осенила его. Страхование граж­данских спутников. Экспертиза рисков и правовое обеспече­ние... Почему бы и нет? Собственное дело. Первоначальный капитал взять взаймы у Бруно и Клео, которые, возможно, войдут и в долю, потому что ума не приложат, как отмыть лишние деньги. «Космострах» — отличное название!

В иллюминаторе «боинга» облака стыли будто заснежен­ные гряды, казавшиеся Джефри с курсантских времен Клон­дайком, хотя он там никогда не бывал и знал о безлюдных холодных пространствах из романов про золотоискателей. Казалось, игрушка-самолетик подвешен над Клондайком на невидимой нити, раскручивающейся то в одну, то в другую сторону. Нитка удлинилась, «боинг» продавился сквозь об­лачность, и Джефри наблюдал теперь плоские, пепельного оттенка поля, напитанные талыми водами. Внизу тянулась Сербия на подходе к Белграду. Как и во Вьетнаме, который он бомбил, деревни жались к церквам, неизменно поставлен­ным на перекрестках.

Джефри представил, как под черепичной крышей одного из домов среди мрачноватых, неряшливых и плохо выбри­тых славян в овчинах ютилась семья его жены, имя которой он теперь носил. Отупляющая работа в поле, со скотиной, церковная служба и кабак как единственное развлечение для людей, из поколения в поколение производящих зерно и мясо, возможно, еще сыр и вино. Такой ли вспоминает Ольга родину предков? Какие драмы разыгрываются вон под той отполированной холодным дождем кровлей?

Впрочем, это вполне могло относиться и к его собствен­ной семейной жизни, в которой рядом с наивной, чистой сердцем, отважной и умной Ольгой он постоянно чувствует свой комплекс. Сноб-технократ, чья искушенность парали­зует побуждения и чувства. Чем же он выше тогда туповатых, грубых, но простодушных увальней, бравших в жены ее пра­бабок? Галстуком и блейзером? Ну овчинные жилетки и пестрый шнурок на вышитом воротнике...

Нет, времена не меняются, что бы ни утверждали эмпи­рики! Меняется человек, но и он меняется внешне, не внут­ренне. Нравственное мерило времени непоколебимо, непо­колебимо желание владеть, подчинять, размножаться, одурманиваться. Время — это океан, как тот бескрайний воз­душный, который простирается за иллюминатором «боинга». Океан, в котором плавают люди-рыбки... Люди-рыбки в извечном, Богом данном океане времени.

Он пристально всматривался в надвигающуюся землю коммунистического блока, на которую впервые залетел без боевого задания обнаружить и уничтожить цель.

«Боинг» чиркнул шинами по взлетно-посадочной полосе понесся мимо контрольной башни, потом груды авиеток, за которыми серо-зелеными пятнами выделялись останки «дакот» и русских Ли-2 времен второй мировой войны в дальнем углу аэродрома. У аэровокзала приподнималась на лапах гигантская черепаха — черная башня, под которой сто­ял зачехленный истребитель-спарка. Русский МИГ? Джеф­ри вспомнил, как увеличивались на его локаторе тупорылые осы, пробивавшиеся сквозь облака, чтобы отогнать его Б-52 от Хайфона... Но он пропахивал и пропахивал математиче­ски точно нацеленными бомбами пятикилометровые бороз­ды по рисовым полям и порту.

Направляясь к автобусу, который перевозил пассажиров от трапа в аэровокзал, Джефри с любопытством рассматри­вал солдат почетного караула в салатовых полупальто, соби­равшихся кого-то встречать. Перчаток им не выдали, и кисти рук на вздетых карабинах раскраснелись от холодного ветра. Желтые ремни топорщились на плечах. Барабанщик бил редкую дробь, под которую музыканты военного оркестра врассыпную тянулись на построение. Последним семенил пожилой второй барабанщик, на ходу поддевая портупею на спине лакированной колотушкой. Поддевание, такое домаш­нее и мужицкое для человека в военной форме, озлило Джеф­ри. Он бы порадовался, ощутив что-нибудь зловещее в пове­дении солдата.

Возможно, из-за неосознанного раздражения первый вопрос, который он задал встречавшему его человеку, был о билете на самолет до Франкфурта на завтра, откуда он пла­нировал затем вылететь домой, в Сингапур. Высокий брю­нет, с красными пятнами на щеках, видно, побрившийся электробритвой, возможно, даже карманной, говорил по-ан­глийски с итальянским акцентом. Он носил пальто с отки­нутым капюшоном, не имел галстука и шаркал резиновыми сапогами. В Белград приехал специально из Триеста. Звали его Титто, и, когда он представился, улыбка тронула губы Джефри.

—   От известного президента этой страны меня отличает только лишнее «т»...