Украина. Анатомия катастрофы

– Для этого был необходим общественный диалог. Огромное большинство скептически относившихся к майдану людей в разных регионах страны не думало ни о каком «сепаратизме» и не питало никакой симпатии к Януковичу. Есть очень впечатляющее в этом смысле февральское видео из Севастополя, где, как известно, были сильны пророссийские настроения. Даже там участники первых «антимайданных» акций, шокированные, напуганные событиями в Киеве и воинственной риторикой открыто угрожавших им украинских националистов, поначалу всего лишь требовали гарантий защиты культурно-исторических памятников и статуса русского языка, через какое-то реально реализованное местное самоуправление. Очень популярным был лозунг «деолигархазации», который наверняка бы нашел широкую поддержку на Юге и Востоке страны. Он мог бы стать основанием для общественного компромисса – если бы, конечно, новая власть не являлась властью коломойских и порошенко и сама не была заинтересована в глубоком расколе общества, а ее сторонники не были бы заражены националистическими фобиями и рыночными иллюзиями. Многие из них открыто требовали войны.

Такая позиция органично проистекала из идеологической природы майдановского движения – глубоко антидемократического и замешанного на социальном расизме. Его сторонники были охвачены победной эйфорией и рассматривали общественно-политический конфликт как священную, религиозную войну «небесных воинов света и добра» против диких орков из угольных подземелий, взаимопонимание с которыми мыслилось невозможным. Именно из этой установки происходили успешные попытки «расчеловечить» своих оппонентов (знаменитая «художественная выставка» в апреле 2014 года, где противников майдана представляли опасными животными в клетках, и появившийся в том же месяце термин «колорады»), доказать, что они не имеют права на свое мнение – вспомните популярный тогда же плакат со слоганом: «вате слова не давали».

Новый режим поставил на принуждение и диктат. Это был вполне осознанный выбор, поскольку власть считала, что в условиях чрезвычайного положения и фактической гражданской войны ей будет удобно подавить оппозицию и утвердить свою легитимность, списав на войну все неизбежные социально-экономические проблемы, которые последовали за переворотом, и попутно устроив масштабный передел собственности. Кроме того, в Киеве всецело уповали на внешнюю поддержку и не могли не считаться с националистической истерией, которую раздували СМИ – требуя репрессий и погромов для всех несогласных и считая предательством любые призывы к гражданскому диалогу. Вместо того, чтобы провести объективное расследование гибели людей в феврале 2014 года – которое, в частности, отразило бы эпизоды стрельбы и насилия, отмеченные со стороны участников «евромайдана», – из этой трагедии сразу же начали делать государственный пропагандистский культ, взывая к крови и мести. А это раскручивало маховик насилия в регионах – тем более что власть тут же начала вооружать ультраправых, включая осужденных за уголовные преступления нацистов, которых выпустили из тюрьмы сразу после переворота, и тут же приступили к нападениям и стрельбе. Все видели, что они получили карт-бланш на расправу с несогласными, что их действия легитимизированы новым режимом, что никто не намерен хотя бы как-то считаться с позицией и требованиями критиков «евромайдана». И вера в мирный диалог постепенно обесценивалась.

Путинский режим, безусловно, активно использовал эту ситуацию в своих целях, но всегда нужно помнить о том, что она стала естественным следствием киевского переворота.

– Что лично для тебя стало последней чертой, «точкой кипения», которое определило критическое отношение к «евромайдану»?

– Мы с самого начала очень хорошо понимали, что победа этого движения будет иметь катастрофические последствия для страны. Подтверждением этому служат практически все опубликованные нами прогнозы. У американского левого писателя-фантаста Эдвина Табба есть рассказ «Ваза эпохи Мин» – один из его героев предвидит близкую ядерную войну, чувствуя себя бессильным это предотвратить. Лично у меня были тогда похожие ощущения. Хотя вместо того, чтобы созерцать произведения искусства в ожидании неизбежной катастрофы, мы пытались понять, что должны делать в этой ситуации левые.