Танай Чолханов, лидер татарского отделения Евразийского движения, ранен в боях за Луганск. То, что происходит в Луганске, можно назвать только одним словом «ад».
Ситуация на Донбассе тяжелая. Луганск в аду. У партии слива и «невводил» ничего (то есть сговор с хунтой через олигархов) не выходит (как и предполагалось). Киев взывает к НАТО и Западу и планирует идти на Крым. У нас нет вообще никакого выхода, кроме войны. С параллельной окончательной зачисткой шестой колонны.
Смотрите, что получается. Стрелков говорил то, что было на самом деле, а не то, что хотела слышать партия слива и «невводил» в Москве. Он, неся ответственность за ситуацию, ясно понимал, что ввод миротворческих сил — единственное условие спасти всю партию (про людей и их жизни я уже не говорю, видимо, они вообще никого не интересуют). Понимал с самого начала и говорил именно это, несмотря ни на что. Когда его удалось устранить (я верю, что временно), руководителей Новороссии удалось заставить говорить то, что нужно кураторам слива из Москвы. И они стали транслировать: ополченцы справятся сами. Это ложь, которая может закончиться только сдачей Донбасса. И тогда мы будем воевать за Крым. Не сразу, думаю, чтобы общество в России успело осознать предательство и отшатнуться от тех, кто за него ответствен. Но виноваты будут не те, кто это организовал. На это и расчет.
Я согласен, что не надо паники и что не все потеряно. Да. Ничто не потеряно, пока не потеряно все. Но ситуация ПРИНЦИПИАЛЬНО именно такова (как она была такой в апреле, такова и сейчас): не введем миротворческий контингент, потеряем Донбасс, утратим Донбасс, прощай Новороссия, конец Новороссии — атака хунты на Крым. Без Крыма России вообще уже не будет.
Только одно было и есть: вводить войска. Если Путин не может, то как бы это сказать… пусть поручит кому-то другому.
В России предатели скупили все, кроме русского сердца.
Дьявол может быть компетентен в науках. Философия ему абсолютно недоступна.
Аристотель утверждает, что человек легко может проспать собственное бытие. Кого-то мне это напоминает…
Макаревича и каждого, кто выступил в его поддержку, следует лишить гражданства — а все остальное оставить. За то, чтобы быть в России и иметь это гражданство, тысячи жителей Новороссии заплатили жизнью. А эта мразь над ними глумится. Пошел вон, ублюдок. Русские тебе не простят.
Оккупанты сидят здесь. То есть человек, который поддерживает Макаревича, — это самая настоящая предательская тварь. Если он даже внутренне тайно думает, что у Макаревича есть какое-то оправдание, он уже сволочь. А если он открывает свою пасть в поддержку Макаревича, то я не знаю… он расписывается, что он ненавидит наш народ лютой ненавистью, солидарен с его убийцами, с его палачами, с карателями, с авторами одесской резни и готов аплодировать, если это произойдет в самой России.
«Смерть, как именно МОЯ, лишь моя собственная смерть, выставляет передо мной МОЕ ИНТИМНЕЙШЕЕ СОБСТВЕННОЕ БЫТИЕ, мою возможность в каждое мгновение быть. Бытие, которым я стану в самый последний момент моего присутствия здесь (Dasein) и которым я могу стать в любой момент, сама эта возможность есть мое собственнейшее «я есть», то есть я стану однажды моим настоящим «я есть». Эта возможность — смерть как моя, как только моя смерть — и есть я сам. Иной смерти нет»[12]
.Dasein ist so wesensmäBig sein Tod. «Дазайн есть его собственная смерть». Ibid.
Sofern ich bin, bin ich moribundus — das moribundus gibt dem sum allererst seinen Sinn. «До тех пор пока я жив, я смертельно болен, смертельность этой болезни дает моему бытию его высший и изначальный смысл». Ibid.
Im Sterben ist die Welt nur noch das, was für mein eigenes Sein nichts mehr zu sagen hat. «В момент смерти мир есть то, чему больше совершено нечего сказать моему собственному бытию». Ibid.
Erst im Sterben kann ich gewissermaßen absolut sagen >ich bin<. «Только в смерти я по-настоящему могу сказать о себе, что я есть». Ibid.
Геноцид сейчас, сегодня. Пока вы отдыхали, работали, пили чай, болтали по телефону, гуляли с собакой. Эти ни в чем не повинные люди были убиты. Русские. Такие, как вы, как я. Это были убиты мы, мы сами. Наши близкие.
Есть только одна подлинно научная истина: это то, что вы однажды умрете. Все остальное — гипотезы. Поэтому одна из самых близких к правде и к науке истин — это война.