Украина — не Россия

Русский бревенчатый дом может быть очень внушительным, особенно северный, на подклети, с резьбой и петушками. Но дерево быстро сереет, и дом довольно скоро приобретает не самый веселый вид. К тому же редкий деревянный дом не покосится со временем. И вот из-за этих покосившихся сизо-серых, а иногда и почти черных стен даже зажиточное русское село выглядит беднее, чем оно есть. Что уж говорить о менее удачливых деревеньках? Я не могу это доказать, но думаю вот что: никто в этом не виноват, так уж сложилось, что русская деревянная деревня самим своим обликом не очень воодушевляет жителей, не настраивает их на хозяйственную неуемность, на изобретательные бытовые хлопоты. Может быть, именно этим можно объяснить запущенность многих жилищ и огородов в России. Хозяева словно бы махнули на все рукой. Их украинские собратья опускают руки много реже — эстетика места не позволяет. Сельские дороги в лесостепной и степной зонах у нас нередко обсажены картинными старыми деревьями, что очень украшает местность. В России это редкость — зачем, мол, и так лесу вокруг прорва.

Конечно, свой былой, «этнографический» вид ни украинские, ни русские села не сохранили и не могли сохранить, а многие из них (в России больше, чем в Украине) исчезли совсем. Исподволь идет и другой процесс. Нравится нам это или нет, но и хату, и пятистенку теснят дома из кирпича — больше из силикатного, но кое-где и из красного. Дома, как правило, ни красивые, ни безобразные — никакие, но жить в них, бесспорно, удобнее. И украинское, и русское село возродятся уже более похожими друг на друга. Но одинаковыми они не станут все равно.

В своей книге «О самом главном» я слегка затронул тему об украинском образе жизни, и в связи с этим написал: «Большевистский проект не достиг бы своей цели, если бы не просчитал наших ценностей и особенностей национального поведения. Украинцы в конце концов, после страшных репрессий, раскулачиваний, выселений, все же смирились с колхозным строем. Смирились, поскольку он отвечал, пусть и в крайне извращенной форме, их национальным ценностям. Эти ценности — коллективизм, причем в основе своей не производственный, как, допустим, в России с ее сельской общиной и совместным землепользованием (в производственном, хозяйственном смысле украинец всегда был индивидуалистом), а чисто человеческий: дружба, взаимовыручка, потребность в постоянном и интенсивном общении на всем жизненном пространстве».

Позже мне говорили, что здесь стоило быть более точным: в Украине крестьянская община тоже была повсеместным явлением. Правда, «община» — ученое слово, сами крестьяне такого слова не знали. У русских ее называли «миром», у нас — «громадой» (а кое-где тоже «миром»). Широко распространено у нас было и общинное землевладение: на моей родной Черниговщине «общинники» составляли до революции половину крестьянских хозяйств. Сельская община владела землей, как ЖСК владеет кооперативным домом, а крестьяне своими участками — как жильцы квартирами в этом доме. Ни украинцы, ни русские не знали совместной обработки земли. Но была и разница. Во многих великорусских общинах в среднем раз в десять лет происходил передел и «поравнение» участков в зависимости от изменения числа едоков в семьях. В Украине переделы были редкостью, у нас крестьянский двор пользовался своим участком как собственностью, хотя вся земля и принадлежала общине. Результат понятен: в Украине крестьянин мог бесконечно улучшать свой участок, зная, что он достанется его сыну. Был ли стимул у великорусского пахаря десять лет подряд унавоживать свой участок, если на одиннадцатом году сельский сход мог «приговорить» этот участок (во имя справедливости!) другой семье?

Эта «маленькая подробность» сильно повлияла на жизненную философию крестьян и их потомков. У русских более сильная приверженность идеалу справедливости оборачивалась пренебрежением к обустройству жизни в целом и в частностях. В Украине же отсутствие в общине «земельно-регулируемого типа отношений» (как выражаются ученые) формировало индивидуалистические натуры, вырабатывало такую особенность украинского характера, как ориентация на накопление. Я уже писал однажды, что это тоже одна из наших национальных ценностей. В этой ориентации нет ничего постыдного, как нам пытались внушить в советский период. Процитирую сам себя: «Мы умеем работать, умеем зарабатывать и умеем так распорядиться заработанным, чтобы оно послужило укреплению того уклада, который является основой нашей жизни».