…Ну, а что же произошло с партией, которая все это делала, с ее главной, коммунистической идеей? То ли участники коммунистического проекта не доросли до собственного замысла, то ли замысел был неосуществим. Видимо, и то, и другое: не доросли, поскольку замысел подразумевал, что все должны стать святыми. Установку на бескорыстное сознание подстраховывали административными мерами. Это порождало самые дурацкие коллизии. Недавно книга покойного Бориса Ивановича Губанова «Триумф и трагедия “Энергии"» напомнила об одном эпизоде 35-летней давности, про который я успел забыть. Борис Иванович был первым заместителем Генерального конструктора КБ «Южное». После его переезда в Москву я был назначен на его место. «Вспоминается, — пишет он, — в конце 1960 годов [кажется, это было в 1967-м —
Для сдачи внаем, какой ужас. У советского человека не может быть корыстных побуждений. В СССР секса нет! Унижали тех, кого должны были носить на руках. Были люди, которые так и не смогли забыть это оскорбление (если бы оно было единственным!), и в начале 90-х при первой же возможности уехали на Запад. Оскорбил Советский Союз, а уезжали из Украины.
Мне даже обидно, что воспоминания о советском прошлом у многих сейчас сводятся либо к страшному, либо к дурацкому. Не очень много радости и когда в качестве «главного хорошего» вспоминают колбасу по два двадцать, на самом деле ничего в ней хорошего не было. А новые поколения могут прийти и к совсем уж пренебрежительному выводу: дескать, немного же стоил этот строй и эта идеология, если они рассыпались как карточный домик не из-за ядерной войны, не из-за великой чумы, нового оледенения или всемирного потопа, а совершенно на ровном месте. Смогут ли люди завтрашнего дня понять, что СССР и коммунистическая идеология распались не на ровном месте, что это была шекспировская трагедия крушения одной из самых великих иллюзий в истории человечества?
Есть одно, ныне почти забытое правило: пока достаточное количество людей верят в идею и готовы ее отстаивать (а стало быть, верят в собственную правоту), идея несокрушима. Но они верят в нее до тех пор, пока есть ощущение, что идея поддается воплощению в жизнь. Ну, и еще какое-то время по инерции. Когда же идея со всей очевидностью оказывается невоплотимой, люди от нее отворачиваются. Можно слышать, что коммунизм обрушился потому, что потерпел поражение в холодной войне, не выдержал гонки вооружений. Вот уж чего не было, того не было. К «холодной войне» за 40 лет привыкли, а на разорительную и неэффективную американскую программу СОИ был готов недорогой советский асимметричный ответ. Коммунизм обрушился прежде всего потому, что на уровне массового сознания утратил веру в себя. Он не мог ее не утратить, ибо давно страдал двоемыслием. Например, когда человек на собрании говорит одно, и тут же, в курилке — тем же людям! — рассказывает анекдот совершенно противоположного смысла («Товарищ Петренко, почему вы не были на последнем партсобрании?» — «Если бы я знал, что оно последнее, обязательно бы пришел»). Но двоемыслие — это расщепленное сознание, шизофрения. Положа руку на сердце, приходится признать, что примерно к 1985 году мы имели законченно шизофреническое государство. Уже все всё понимали, но делали вид и поступали так, как будто не понимают. А главное, не делали политических выводов.
Шизофрению пытались лечить электрошоком. Прорыв гласности стал для советских людей чем-то подобным по действию. Горбачев, отважившийся на отмену цензуры, заслужил нашу вечную благодарность, хотя, похоже, не ведал, что творит. Очень быстро выяснилось, что коммунистическая пропагандистская машина не умеет работать в дискуссионном режиме, стала очевидна ее дряблость и не-тренированность. У ее зубастых демократических противников были не побиваемые доводы, ей же было нечего противопоставить этим доводам, она лишь обреченно и неуклюже отмахивалась. И двоемыслие быстро перестает быть массовым.