Читаем Украинская каб(б)ала полностью

Украинская каб(б)ала

Вам надлежит явиться в Генеральную прокуратуру Украины для ознакомления с материалами уголовного дела, которое открыто против вас в рамках досудебного расследования по статьям № 295 «Призыв к действиям, которые угрожают общественному порядку», № 120 «Доведение до самоубийства», № 111 «Умышленное уничтожение военного имущества», а также ст. ст. № 180, 195, 212, 258–3 Уголовного кодекса Украины.

В случае неявки против Вас будет избрана мера пресечения вплоть до административного ареста сроком на десять суток.

Старший следователь Генеральной прокуратуры

Верхоляк Н. Н.

Глава шестая

100

Письмо С. Л. Либермана своей жене, Эстер-Тане Либерман

Дорогая Эстер-Таня!

Забыл, какое сегодня число, но это не важно.

Сообщаю по пунктам:

1. Мы едем в Канев на экскурсию очень приятной компанией.

2. Нас везет актер одного из киевских театров, который в свободное от Шекспира время подрабатывает извозом. Правительство уверено, что в театрах работают сумасшедшие, поэтому определило им бухенвальдский паек. Тем не менее у него есть портативный компьютер, которым я пользуюсь в данную минуту. Кстати, водителя зовут Назар Стодоля, он все время смеется и не может поверить, что везет живого Шевченко. Думает, что его разыгрывают. Вот я ему диктую, а он опять смеется.

3. Еще с нами едет Люба Пламенная, которая живет этажом выше. Ты ее не знаешь, потому что она вселилась в дом, когда ты уже уехала. У нее в Каневе дела по торговой части. Очень серьезная женщина, так что не фантазируй ничего лишнего.

4. В Борисполе я приторможу, чтобы узнать насчет рейса.

5. Передай маме, чтобы не писала мне писем, так как меня уже нет дома и письма не дойдут даже через дипломатическую почту.

6. Надеюсь, идиот Гринберг теперь в прошлом, или нет?

Все! Я на связи!

Твой муж С. Л.

101

Дневник Т. Г. Шевченко

20 мая 2014 г.

Хорошо, что придумали механическое перо, иначе не знаю, как бы вел свой дневник в дороге. Конечно, можно отложить записи до лучших времен, но настанут ли они? Неведомая тоска подгоняет писать, оттого и наловчился делать это даже в железном экипаже, который везет нас в благословенный Канев, городок моих мечтаний.

События последних дней огорчили невероятно. До сих пор нахожусь под гнетом спектакля, невольным участником которого довелось оказаться. Конечно, недруги мои хитро придумали с батальоном писателей, заставив их плясать на огромной сцене в моем обличье. Но более всего возмутила киевская публика, которую я всегда считал просвещенной и культурной. Вместо того чтобы внимать моим словам, воспламеняться и негодовать, она с праздным любопытством таращилась на воскресшего Тараса, пила при этом пиво из бутылок, а дамы, шумно сморкаясь, жадно лизали мороженое. Господи, что же происходило за последние полтораста лет с Украйной? Отчего народ мой пришел в состояние полнейшего безразличия к своей судьбе? В чем смысл утопической «незалежности», которую восхваляют многочисленные ораторы? Самое ужасное, что сие словоблудие освящено моим именем! Неужели множество портретов моих и есть жертва, принесенная на алтарь украинской самобытности, когда в миру той самобытностью и не пахнет, исключая шароварных плясунов, коих во все времена было великое множество и которые давно превратились в символ самоуничижения, словно не было иных вершин украинской культуры? Григория Сковороду они тоже разместили на ассигнациях, отбив охоту внимать его мудрости, прочие подвижники арестованы в шкафах, и, надо полагать, с изуродованными текстами, над которыми поработали вруневские и иже с ними. Чем же питается душа народа? Французскими водевилями? Разливанным морем пошлых анекдотов, раскаляющих «телевизор» до состояния пожара?

Господи! Хочу в Канев, подальше от людей, чтобы на Чернечьей горе поразмышлять о своей судьбе, о гримасах истории, о неизвестном мне чинуше, приславшем повестку в суд, да мало ли о чем!

Хорошо, что Всевышний послал мне Семку. Что б я делал без него в Киеве, где после свистопляски на Майдане меня едва не распяли? Да и на что я рассчитывал, старый дурень, пытаясь указать народу на язвы его души? Много ли проку от сих порывов было в мои молодые годы? Хотя, возможно, я и заблуждаюсь. Поэту надлежит ясно отличать народ от толпы, и если говорить прямо, то народа своего я еще не сыскал. Где же он?! В катакомбах? В холодноярских лесах? Где ты, народ мой?!