Украинская каб(б)ала

– Да, народ вы загадочный! – буркнул Семка, а Любаша, раскрыв рот, разглядывала пейзажи.

Мы ехали медленно, подпрыгивая на кочках, пока не въехали в село Мирное, знакомое мне с детства. Правда, нынче ничего знакомого я не разглядел, разве что деревья вдоль дороги растолстели и вытянулись каланчой к небу. Запаха коровьих лепешек не было, а село без запахов скота, парного молока, дыма костров и детского визга – не село, а погост.

Внезапно Назар остановил машину и, чертыхнувшись, выскочил на обочину. Через мгновение раздался его огорченный возглас:

– Приехали!

– Гвоздь? – встревожился Семка.

– Может, гвоздь, может, скоба! Вы пока погуляйте, я запаску поставлю.

Я охотно вышел из машины, вдыхая полной грудью воздух зеленой нивы. На краю поля тарахтел какой-то агрегат, предназначение которого мне было пока неизвестно. Из кабины агрегата соскочил на землю плотный мужчина и не спеша направился к нам.

Семка с нашей милой попутчицей увлеклись собиранием полевых цветов на обочине, а я после некоторого раздумья подошел к артисту и стал наблюдать за его ловкими движениями. Еще вчера эти руки сжимали эфес гамлетовой шпаги или потрясали платком Дездемоны, а сегодня они искусно чинят карету, и, будь нужда, уверен, что управятся и с сохой. Нет, господа газетчики! Напрасно вы вещаете смерть украинской Мельпомены! Не боится она ни триумфа, ни черной работы. Переживет она и вас, и вашу брехню!

Между тем мужчина из агрегата подошел к нам и мрачно буркнул приветствие.

Я кивнул головой и стал ждать, что за сим последует. Мужчина и Назар завели разговор о механике, смысл которого мне был непонятен, оттого и не рискну его переносить на бумагу. Все это время я замечал пристальные колючие взгляды, которые незнакомец бросал в мою сторону. Наконец, не выдержав, он небрежно спросил:

– В Канев путь держите?

– В Канев! – ответил я, радуясь, что повстречал землепашца, стало быть, человека основательного, стоящего.

– Понятно! – кивнул мужчина. – Туда нынче все бояре спешат! Как мухи на навоз! Вы, стало быть, Кобзарь? – насмешливо спросил он.

– Он самый! – Я дружелюбно протянул ему руку, представляясь. – Тарас Григорьевич Шевченко! А вас простите, как звать-величать?

– Антон Петрович! – Он торопливо высвободил свою руку.

– А фамилия, простите какая?

– Фамилия?.. Коса… Косарчук моя фамилия!

Обрадовавшись, я воскликнул:

– О! Почти Косарев! Мой ротный носил такую фамилию! Солдат не обижал, но, знаете ли, типичный царский служака! Скажут командиры: «Отца родного продай», он и продаст!

– А вы, выходит, честный! – усмехнулся хлебопашец. – Он служака, а вы демократы! Прикинемся поэтами, прикроемся чужой славой, и давай дурить народ!

Прикурив, он прищурился на солнце, затем перевел беспокойный взгляд на свою ниву. Я был обескуражен его недоверием и поэтому категорически возразил:

– А почему вы, сударь, не верите, что я и есть тот самый Шевченко?

– Да мне-то что! – Смачный плевок полетел на землю. – Шевченко так Шевченко! По телевизору вроде говорили, так в том телевизоре брехни, как гноя в коровнике!

К нам подошли мои спутники. Кивнув на поле, Семка спросил:

– Сто гектаров или больше?

– А ты с проверкой, чтоб допросы устраивать?

– Да я так спросил! – опешил Семка. – Секрет, что ли?

– Ну, не секрет! – поколебался мужчина, затем ответил: – Сто сорок!

– Фермер? – улыбнулась Любаша, затем протянула руку, представляясь: – Люба!

Мужчина вытер ручищи о замасленные штаны и несмело пожал девичью ладонь:

– Антон! – И зачем-то поправился: – Антон Петрович!

Я поспешил ему на выручку и, благосклонно оглядев его ниву, воскликнул:

– Вот где правда жизни! Земля! В моих Моринцах, если у мужика лоскуток землицы был, почитал себя счастливейшим из смертных! Про крепостное право читали?

– Это когда крепостной на барина три дня в неделю пахал? – вновь усмехнулся мужчина.

– Ну, когда три, когда и все четыре! – настала очередь смутиться мне, потому как не мог в точности вспомнить, как обстояло дело в моем малолетстве.

– А я на барина вкалываю восемь дней в неделю!

– Это как? – встрепенулся я. – И какой такой барин в твоем Мирном?

Он продолжал молча курить.

– Погоди! – не на шутку осерчал я. – Ты что-то путаешь, любезный! Как можно работать на кого-то восемь дней, когда Бог определил неделе иметь семь!

– Где-то, может, неделя имеет и семь дней, а в Украине восемь! – упрямо стоял на своем фермер. – Два дня работаю на налоговую, третий на местного спиногрыза. Четвертый день вкалываю на банк, который мне одолжил деньги, пятый съедают проверяющие, которых развелось, как колорадских жуков на картофельной грядке. Шестой день поглощают штрафы и поборы, седьмой горбачусь на бандитов, а восьмой – на орудия труда, солярку и запчасти!

– Да какая радость от такой работы? – удивился я, понимая, что в его веселом сарказме скрыта неведомая мне правда.

– Огромная радость! – со злобной усмешкой ответил Антон. – Все же при деле! Баклуши не бью!

– Да на что же ты живешь? Кто кусок хлеба несет в твой дом?

– Что украду – то мое!

– Крадешь? У себя?! – Я полагал, дурачит меня сей хитрец, но он смотрел мне прямо в глаза.