Он было ринулся к двери, но я решительно взял его за руку и молча указал на стройный ряд бутылок с оковитой. Семка покорно купил бутылку водки, кольцо подозрительной колбасы и кирпич хлеба, издавший твердый звук, словно был сделан из засохшей глины.
– Конечно! – котом жмурился Семка, усаживаясь в машину. – Кастрюльку надо обмыть! Традиции нарушать не будем.
Я хотел спросить, чего он радуется какой-то кастрюльке, но он опередил мой вопрос:
– Теперь я спасен, Тарас! Спасен!..
Удивительно, как ничтожно мало надо человеку для счастья. Дурак мечтает о славе, больной печется о здоровье, все скопом жаждут богатства, а тут – кастрюлька! Радуйся, человече, и не проси невозможного!
Выехав за село, мы остановились на опушке редкого лесочка, где прямо на морде машины и устроили обмывание приобретенного сокровища, причем Семка не выпускал из рук свою кастрюльку, крепко прижимая ее к сердцу.
108
109
Памятники моей персоне изрядно осточертели мне еще в столице, и я категорически игнорировал бы их невообразимое количество во время путешествия в Канев, если бы при вьезде в каждое село, а то и просто в чистом поле Люба не хватала меня за руку и восторженно не вскрикивала:
– А вот ты совсем молодой, Тарас Григорьевич!.. А вот еще! И вон!.. Ух, какой набундюченный!.. А кто возле тебя сидит с гитарой? Высоцкий?
– Нет, то слепой кобзарь, а не Высоцкий! – пояснил нашей даме Назар, но она, не слушая, радостно тараторила свое:
– Ой, какой симпатюля! Совсем молоденький!..
Всякий раз я делал попытку отвернуться от каменных идолов, коими первобытные люди откупались от своих богов, но сделать это было чрезвычайно сложно – памятников было много, словно каневская артель камнетесов поклялась отмечать каждую версту воплощением бедного Тараса.
Впрочем, после обеда на природе мое настроение улучшилось. Смешил Семка, прижимавший свою кастрюльку к груди, а помимо этого я с тайным наслаждением размышлял о грядущем ночлеге в Каневе. Почему-то я был уверен, что на постоялом дворе нам достанутся разные помещения. Мысленно я разводил на ночлег себя и своих спутников, и по моим соображениям выходило, что ночевать мне в одной комнате с Любой, тогда как во второй непременно поселятся Семка с Назаром. Семка ни за что не останется ночью в одной комнате с посторонней женщиной, он хранит верность жене, которая страдает от одиночества в Израиле, ну а актеру я и сам не позволю стеснять нашу милую даму, зная необузданный нрав служителей Мельпомены, для которых женщина – не более чем ночной реквизит.
Вот такие мысли одолевали меня до самого въезда в конечный адрес нашего путешествия, но произошел внезапный конфуз. Семка, едва мы проехали плотину, заявил, что в Канев против ночи въезжать не следует. Плохая примета, да и наверняка город забит приезжими, от которых трещат гостиницы и постоялые дворы. Остановив машину у мрачного серого здания, он куда-то убежал, а через полчаса вернулся, велев следовать за ним.
Он привел нас в темную залу с десятком кроватей, пояснив, что это общежитие рабочих, которые добывают электричество из реки. По случаю шевченковских дней рабочих отпустили на три дня по селам, где их ждали истосковавшиеся огороды и огромные бутыли первака. Зала по такой оказии станет нашим приютом на предстоящую ночь.
Сие известие расстроило меня, тем более что и ужинать Семка предложил на скорую руку по причине отсутствия не только водки, но даже чая.