– Это точно. Ворую у себя!
Я растерялся, не зная, что и сказать, но тут встрял Семка со своими ехидными вопросами.
– А скажите, Антон Петрович, – спросил он, – у вас в доме портрет Тараса Григорьевича имеется?
– Висел в светлице.
– А зачем?
– Как зачем? – растерялся мужчина. – Так заведено!.. У родителей они тоже висели! Традиция, одним словом…
– Погоди, Семка! – остановил я своего приятеля и сердито повернулся к фермеру, который разглядывал нас, словно абориген непрошеных корсаров. – Скажи мне, Антон Петрович, в чем заключается сия традиция? Каков ее смысл?
– Не знаю. Надо же во что-то верить! – как бы спрашивая, произнес он.
– А вот пойдем сейчас в твое село, соберем людей колокольным набатом, а я крикну: «Люди! Доколе будете терпеть бусурманское иго?! Хватай топоры, вилы и айда крушить врагов!» Пойдешь со мной?
Мужчина скользнул пытливым взглядом по физиономиям притихшей компании, покачал головой:
– Не получится! Участковый позвонит в район, приедет милиция и намнет бока! А потом срок дадут за подстрекательство!
– И вы не защитите своего Кобзаря?!
– Чего ж!.. – Мужчина почесал макушку. – Мы, конечно, петицию напишем, чтоб тебя не очень в тюрьме мордовали. Депутатам жалобу накатаем. В столице разберутся! Наше дело маленькое! Нам дождик нужен!
– Да ты раб! – взбесился я, потрясая перед его носом кулаками. – Раб! Смерд! Немедленно мой портрет со стены сними!
Его скулы заиграли буграми, лицо налилось кровью, и он вдруг выкрикнул:
– А зачем клеветал на Косарева? Муштрой он тебя изводил? Он из тебя человека хотел слепить, а ты, горький пьяница и смутьян, от строевой отлынивал!
– Что?! – от изумления мои зенки поползли на лоб.
– А то! – огрызнулся мужик. – Ответишь за клевету! И за убийства ответишь! За все ответишь!
Не сознавая, что делаю, я схватил с земли каменюку, намереваясь расквасить поганый рот хулителя, но Семка схватил меня за плечи, и тут раздался гудящий звук с неба. Задрав голову, я увидел гигантскую стрекозу, которая зависла над нами, качнулась и стала медленно опускаться на поле неподалеку от железного фермерского коня.
105
Дорогой Сема!
Не удивляйся, но это письмо ты получишь авиа! Мой приятель обещал доставить его самолетом, а если тебя не застанут в Киеве, они наймут вертолет и найдут тебя из-под земли. Вот это люди! Я когда думаю про Люксембург, так прямо сердце радуется и хочется танцевать!
Я установила с послом очень крепкую связь. Он дал мне номер своего секретного телефона, и мы каждый день несколько часов разговариваем о тебе. Сперва я боялась, что не пойму их язык, но люксембургский очень похож на немецкий, а это почти что идиш, так что мы уже приспособились и болтаем, как две подружки. Он в восторге от твоих талантов и все время удивляется, как тебе удается возвращать людей с того света. Он уверен, что материнские гены сыграли в этом решающую роль. Сейчас мы с ним составляем список людей, которых ты должен будешь оживить. Это очень достойные люди. Например, Бетховен, Моцарт, Голда Меир и еще человек десять-двенадцать. Так что наберись сил и приезжай.
С Нобелевской премией дело на мази. Комитет там ни при чем, все решают несколько влиятельных дам, которые подбирают кандидатуры на свой вкус и решительно их проталкивают. Я уже имею их адреса и завтра начну писать письма. Женщина женщину всегда поймет, тем более если она мама.
Как ты понимаешь, посол сейчас у нас в гостях и ждет, пока я пишу тебе письмо. Новостей особенных нет, если не считать, что адвокат Гринберг рвется в бой на нашей стороне.
P. S. Ой, таки забыла о самом главном. Я поняла, что ты уехал из Киева окончательно, и не сомневаюсь, что ты забрал с собой и кастрюльку, и бабушкины ложечки, и папины запонки, поэтому даже не напоминаю об этом!
106
Дорогая мама!
Как только я вернусь в Израиль, приложу все силы, чтобы тебя выдвинули на должность Генерального секретаря ООН. Только ты умеешь заставить плясать вокруг собственной персоны весь дипломатический корпус мира. Прекрати напрягать посторонних людей! Я уже еду!!!
107
С болью в сердце читал я таблички с указаниями сел, и каждое их название – Ерковцы, Мазенки, Дивички, Гречаники – отзывалось в моей груди глухими толчками. На мои настойчивые просьбы завернуть в одно из них, попить холодной воды из криницы, погутарить с тамошними обитателями Семка не обращал внимания и назойливо подгонял Назара.
Не выдержав, я схватил его за плечи и стал трясти, как грушу.
– Что ж ты, бусурман, делаешь? – кричал я. – Куда летишь? На ярмарку?!
Но Семка велел сидеть тихо, потому что за нами идет погоня и к вечеру нам непременно надо прибыть в Канев, дабы затеряться среди мещан, туристов и просто зевак.