Украинская каб(б)ала

На прошлой неделе у нас были журналисты. Один русский, другой еврей. Вернее, они оба евреи, но второй из русской газеты. Твоя мамочка почему-то все время называла его белогвардейцем, как будто она была подружкой Надежды Крупской. Журналисты, во-первых, приехали ко мне, все-таки я пока еще твоя жена. Но разве твоя мама даст кому-нибудь раскрыть рот? Такое впечатление, что во всем Израиле только она имеет право разговаривать, а остальные должны сидеть и слушать. Если бы ты видел иронию на лицах журналистов, когда она достала из старого чемодана твои школьные грамоты! Я уже не говорю про пионерский галстук и комсомольский значок. Это был позор международного качества! Но это еще не все. Журналисты интересовались, как ты оживил Шевченко, что ты для этого делал, но так как твоя мамочка ничего не понимает ни в медицине, ни в Каббале, она перевела разговор на Нюму Зусмана. Это ее любимый персонаж. Кстати, когда ты будешь продавать квартиру, не попадись Нюме на крючок, как твоя мама. Найди нормального маклера, а деньги положи в банк или купи дорожные чеки. Сейчас, слава Богу, не надо возить деньги в трусах, как при коммунистах.

В письме обо всем не напишешь, но если подвести итог, то телевидение накрутило нам электричества на триста шекелей и уехало как ни в чем не бывало. А потом два дня звонил телефон. Звонили все кому не лень, поэтому телефон я отключила.

В общем, помни: я тебе даю последний шанс, воспользуйся им!

Пока еще твоя жена Эстер Либерман

И не обращайся ко мне этим неприятным русским именем Таня!

(К Пушкину это не относится, его в Израиле уважают, но все-таки!)

42

Письмо С. Л. Либермана Тане-Эстер Либерман

Моя дорогая!

Я женился на Тане и буду называть тебя Таней, Танечкой, Танюшей, Танькой, Танчиком, Танюшевичем и прочая, прочая, прочая! Если ты после гиюра приняла имя Эстер, я ничего не имею против. Очень приятное библейское имя. Наслаждайся им! Когда я приеду, то на людях готов идти на уступки и называть тебя как ты скажешь, но в интимной жизни я тебя всегда буду называть Таней. И Пушкин тут абсолютно ни при чем, хотя «Евгений Онегин», между прочим, заложил фундамент русской литературы.

Насчет Алика. Он мне тоже стал подозрителен, и я уверен, что он читает нашу переписку. (Алик! Если ты сейчас читаешь это письмо, чтоб у тебя глаза выскочили на заднице, а на носу выскочил чирий!!!) Но другого курьера у меня пока нет. Не ехать же каждый раз в Борисполь к рейсу «Эль-Аль» и тыкать незнакомым людям письма! Да и времени у меня нет на такие подвиги.

Завтра я и Тарас Григорьевич идем к писателям, которые устраивают банкет и торжественный вечер по случаю годовщины его смерти. Не удивляйся, у писателей так принято. Тем самым они напоминают, что освободилось еще одно тепленькое местечко. И вообще, как только случилась Независимость, они начали праздновать все скорбные даты: голодоморы, поражения в войнах, предательства гетманов. Праздновать что-то позитивное у них не получается, хотя телевидение изо всех сил старается их развеселить. Настроение они поднимают себе тем, что ищут виновных на стороне. Во всех несчастьях, которые произошли за последние триста лет, здесь винят евреев, русских, турок, поляков, а также природные катаклизмы. Как человек с медицинским образованием, могу сказать, что таким способом хорошо укрепляют застарелые комплексы неполноценности.

Но дело не в этом. Завтра я наконец увижу дом нашего предка Симхи Либермана. Я далек от мысли, что они когда-нибудь примут закон «О реституциях» и вернут его нашей семье. Как только какой-то дипломат из Евросоюза начинает рассказывать им, что путь в Европу предполагает трансплантацию европейских ценностей в больной организм соискателя, как они машут руками и кричат: «Что с воза упало, то пропало!» А еще они любят изображать простаков и, глупо улыбаясь, повторяют: «Мы бедные, потому что дураки, а дураки, потому что бедные». С этой хохмой они выступают на мировой сцене дольше, чем Кобзон со своими комсомольскими песнями в Донецке.