Украинская каб(б)ала

Как ни крути, безразличие, с которым встречен мой эксперимент, настораживает, если не сказать больше. Самое неприятное, что я не могу оставить Т. Г. одного, поэтому я решил отвезти его в Канев, где его брат когда-то присмотрел участок для строительства дома, и вообще, Канев – его последнее пристанище. Т. Г. уверен, что там он как-нибудь пристроится, и вот тогда я со спокойным сердцем соберу вещи и отправлюсь в Борисполь.

Несколько дней назад звонила мама и очень подозрительно выспрашивала про бабушкины ложечки. Я уверен, что ты молчала, как партизан на допросе, но она уверяет, что ей приснился сон, в котором фигурировали эти ложечки. Я, конечно, достал Фрейда, перечел его от корки до корки, но так и не мог найти объяснения, почему маме вдруг стали сниться ложечки. Очевидно, выдающийся психоаналитик не сталкивался с такими субъектами, как моя мамочка, чтоб она была нам всем здорова. Меня настораживает ее активность и кипучая энергия. Если я правильно ее понял, то у членов Нобелевского комитета наступили тяжелые времена.

Конечно, я о многом хотел тебе еще написать, но боюсь чужого любопытства, поэтому закругляюсь. Надеюсь, что с Гринбергом ты разберешься.

Крепко тебя целую, твой Сема

71

Дневник Т. Г. Шевченко

12 апреля 2014 г.

С болезненным любопытством два дня ждал известий от новоприобретенной подруги Алисы. Однако не позвонили ни она, ни скверный Мамуев, заставив жить догадками, для каких целей я понадобился властям. Да Бог с этим Мамуевым, а вот со стороны Алисы я не ожидал подобного манкирования. Сколько страсти в глазах, сколько нежности в трепете пальцев, в грудном голосе с чудным акцентом, сколько многообещающих вздохов – и все впустую! Я злился и пожелал немедленно исторгнуть сию негодницу из своего сердца, а для этого прибег к испытанному средству.

Как только мне надо избавиться от чар женщины, я вызываю к памяти образ Катьки Пиуновой, так жестоко предавшей меня по возвращении из моей ссылки. Я незамедлительно представляю эту самую предательницу постаревшей, подурневшей, с гнилыми зубами, в папильотках и непременно несчастной вдовой. Я наслаждаюсь этим видением и швыряю в него неистовое «так тебе и надо, дура»! Но довольно об этом! Есть прекрасный способ отвлечься от предположений, догадок, тем более от пустых ожиданий. Это современные газеты, хотя чрезмерное чтение оных чревато для здоровья.

В последнее время я стал пропускать странички с полуголыми «львицами», так как пресыщенный взгляд способствует развитию подростковых хвороб, о чем меня предупредил Семен. А тут еще в голову полезла моя беспутная Ликера, которая, несмотря на свою неряшливость и легкомысленный нрав, стоит в моем мнении выше худосочных особ, которых рекламирует нынешняя пресса. А посему я пристрастился к чтению очерков и сенсаций о жизни творческой богемы. Правда, ни о театрах, ни о симфонических новинках в газетах не пишут. Все больше о певцах и певичках на манер какого-то «шансона», но, что удивительно, газетные фельетонисты вовсе не спешат с анализом голоса либо иного таланта сих господ, а все больше копошатся в грязном белье, которое сия «творческая публика» охотно выставляет на всеобщее обозрение. В глазах рябит от сенсаций, что, дескать, такой-то признался в любви к мужчинам, а иная дива спешит порадовать читателя, что уже сделала восьмой аборт от загадочного поклонника. А еще описания всяческих банкетов, фуршетов, скандалов, драк, измен, свадеб, попоек!

Заинтригованный жизнью творческой элиты, я попросил Семена Львовича настроить его чудо-ящик, дабы вживую разглядеть эту публику. Одни огорчения! Я разочарован до такой степени, что дал себе зарок более не включать сей «телевизор». Да кто ж их назвал певцами?! Разве что подхалимы-репортеры учились в школе для глухонемых?! На любой деревенской свадьбе после хорошей попойки наши мужики и бабы выводят рулады поголосистее, мелодичнее и уж во всяком случае не дергаются как эпилептики. А стоит этой «элите» раскрыть рот, чтобы осчастливить общество свежей мыслью, как воображение немедленно уносит тебя в доисторическую эпоху, когда первобытные люди придумывали незатейливые междометия, приплясывая над поверженным мамонтом.

Впрочем, не буду развивать эту тему, иначе потомки обвинят меня в ретроградстве и неумении внимать волнам прогресса.

Опишу лучше красочное событие, приключившееся сегодня перед обедом. По своему обыкновению я сидел в комнате за письменным столом, приводя в порядок свои записи и размышляя о политической карьере. Вдруг раздался звонок, а затем я услышал женский голос. Взволнованный, я выскочил на кухню и застал там Семку, который разговаривал с девицей, живущей этажом выше.

Увидев меня, гостья кокетливо передернула бронзовым плечиком. Ее легкий сарафан едва прикрывал женские прелести, и, как мне показалось, она не без умысла улыбалась. Семен Львович беспокойно оглянулся, увидел меня и с кислой миной на своей иудейской морде представил девицу:

– А это Любовь Борисовна, соседка наша. За солью пришла!