Украинская зима

— То вы ж, хлопцы, идёте совсем в другом направлении. Считайте, вам повезло, что встретили меня. Идите за мной. Я здесь, на этом кладбище, чуть ли не родился, здесь работаю всю свою сознательную жизнь, — не без гордости сообщил мужчина.

— Здесь вы и умрёте, — пошутил Тарас.

— Умирать я как раз и не собираюсь, — возразил мужчина сердито.

По пути он поведал, что родился в роддоме неподалёку от кладбища, живёт тоже рядом и работает здесь смотрителем уже почти тридцать лет, поэтому знает тут каждую тропку. Он с увлечением стал в подробностях рассказывать нам истории из «бурной» кладбищенской жизни, но Тарас его перебил:

— Я слышал, что здесь будут хоронить погибших воинов ВСУ, это правда?

— Да, сейчас расчищают место возле одного старого участка, там уже никто не ходит. Теперь там готовят новый участок для наших военных. Но это в другой стороне, отсюда далеко… Вот, хлопцы, мы и пришли. Узнаёшь? — обратился он ко мне.

— Да, теперь узнаю. Мне вас Бог послал, — поблагодарил я его.

Попрощавшись, мужчина ушёл. А мы с Тарасом стали ходить по рядам, разыскивая могилу моей бабушки. Каждый ходил по выбранному ряду, я сказал Тарасу, какой формы памятник, какое имя выгравировано на гранитном камне и что на том памятнике две фотографии — бабушки и деда.

Снега здесь было едва ли не по колено, снег быстро забился мне в ботинки, джинсы снизу тоже были в снегу.

— Нашёл! Юрка, я тебя нашёл! Так ты, оказывается, уже похоронен. Иди-но сюда.

Я подошёл к знакомой могиле. С серого гранитного камня на меня смотрели бабушка Хана и дед Иосиф.

— Это твой дед? Блин, как ты на него похож! Одно лицо. Натурально.

А я, присев на корточки, стал сгребать рукой снег с плиты; сгребал аккуратно и тщательно так, чтобы на плите не осталось ни одного комочка грязи или снега. Мои ладони стали красными от холода, ладоням стало горячо до боли.

Очистив плиту, я положил на неё «веером» принесённые розы. Погладил керамическую линзу с фотографией бабушки.

«Бабуля, вот, пришёл к тебе. Повидаться. Уже сорок пять лет без тебя. А всё равно с тобой. Мама умерла в Нью-Йорке, у неё там похожий памятник, как и у тебя. Она всегда хотела умереть здесь и лежать возле тебя. Не получилось…»

Я гладил холодную гладкую линзу, внимательно всматриваясь в фотографию. Бабушка на этой фотографии мне всегда казалась старенькой, с выражением неизбывной заботы на лице, так как всю жизнь, до последнего дня, заботилась о всей семье — о родителях и обо мне с братом. Но сейчас я вдруг увидел её на этой же фотографии совсем иной — не невзрачной старушенцией, согнувшейся под бременем повседневных забот, а женщиной, ещё полной сил, с очень красивыми благородными чертами лица, женщину, полную достоинства и высокого ума.

И тут до меня впервые дошло, что именно такой бабушка и была, а все её редкие качества — мудрость, чувство собственного достоинства, красота — были скрыты, задвинуты на задний план тяжелейшим бытом и испытаниями, выпавшими на её долю.

— Твой дед тоже здесь похоронен? — спросил Тарас.

— Нет, дед погиб на фронте. Мы просто приклеили на этой плите и его фотографию. Когда началась война, он пошёл ополченцем на фронт. И вскоре попал в окружение под Киевом. Как я теперь понимаю, та война с немцами была чем-то похожа на нынешнюю, а именно тем, как воюют русские. Когда-то их командование согнало тысячи необученных мужчин и без подготовки, без оружия бросило на передовую против Вермахта. «Винтовку добудешь в бою». Кому там, в Кремле, было дело, что ещё полмиллиона человек почём зря брошено в топку войны? Они так всегда воевали — заваливали трупами врага. Мой дед попал в эту категорию пушечного мяса.

— Немцы тогда, в сорок первом, многих украинцев, попавших в котёл под Киевом, оставили в живых.

— А евреев расстреляли.

Я погладил керамическую линзу с фотографией деда. Обе фотографии — деда и бабушки — на удивление хорошо сохранились за долгие годы, не потускнели от дождей, солнца и снега.

— Мой сын похож на моего деда даже больше, чем я.

Я вспомнил, как перед самым отъездом из Нью-Йорка в Киев дома неожиданно увидел своего сына Давида по-новому, что-то до боли знакомое мне тогда вдруг открылось в его лице, но тогда я не мог понять, что именно. Теперь понятно: мой сын — копия моего деда. Кто знает, может, он и внутренне, натурой и характером пошёл в своего прадеда? Вполне вероятно.

— Смотри, — я достал мобильник и показал Тарасу фото своего Давида.

— Да, действительно, одно лицо. Твой дед, ты и сын — как близнецы. Трио.

Я поправил розы на плите и, смахнув с ребра камня полоску снега, подул на окоченевшие руки.

— Я где-то читал, кажется в Фейбуке, что русские во время очередного ракетного обстрела попали в какой-то участок этого кладбища и разрушили там могилы. Это правда? — спросил я.

— Что-то слышал про это, но точно не знаю. Надо было у того мужика спросить, он здесь все новости знает, — мрачно пошутил Тарас.