Украинский Брестский мир

В своих мемуарах Фокке описал многие эпизоды личной приязни с чинами германской делегации в Бресте, в том числе их содействие установлению связи подполковника с родственниками в оккупированной Риге. Чем это кончилось, сообщил Иоффе председателю следственной комиссии: «Подполковник Фокке вел себя в Бресте самым недопустимым образом, за что был по моему предписанию арестован и предан суду. Не получив разрешения ехать в Ригу… ввиду обстрившихся отношений… он сам, по-видимому, вел какие-то переговоры с немцами, ибо по дороге в Россию неожиданно предъявил германскому офицеру какую-то бумагу от германского командования и остался в Вильне. Он все же ездил в Ригу и отвозил туда какие-то вещи. Предание его мною суду произошло с обвинением в… невыполнении точного предписания, нарушении категорического и строго обоснованного мною как председателем делегации запрещения вступать в какие бы то ни было частные переговоры с германцами, тем более обращаться к ним с личными просьбами» ^{6}. Судя по тому, что мы располагаем воспоминаниями подполковника, изданными за границей, арест не стал для него катастрофой.

Прямолинейный генерал Гофман счел за лучшее сразу внести ясность и в неофициальной обстановке, за завтраком, объяснил Иоффе, что подписание мира не может привести к восстановлению границы 1914 года. А напоследок сообщил, сославшись на полученную радиотелеграмму из Киева, что правительство Украинской народной республики будет считать себя связанным мирным договором только в случае самостоятельного участия его делегации в переговорах ^{7}.

В Петрограде выявившиеся неблагоприятные результаты зондажной стадии мирных переговоров вызвали большое напряжение. 17(30) декабря по улицам города еще шествовала заранее запланированная манифестация в честь заключения перемирия, а в Смольном уже в спешном порядке анализировались условия Четверного союза ^{8}. Первым импульсом было признание их неприемлемыми. Но чем ответить на них?

Ленин, примериваясь к варианту отказа от переговоров, обратился к делегатам проходившего в те дни Общеармейского съезда по демобилизации армии с вопросами: велика ли возможность немецкого наступления и его решающего успеха? Может ли вызвать срыв переговоров массовый уход солдат с русского фронта? Способна ли армия противостоять немецкому наступлению или отступать в порядке, сохраняя артиллерию? И в зависимости от ответов на предыдущие вопросы: следует ли затянуть мирные переговоры или «революционно резко» их сорвать? Следует ли перейти к усиленной агитации против аннексионизма немцев? Высказалась ли бы армия в случае голосования за немедленный, хоть и аннексионистский мир или за революционную войну для отпора немцам? Был вопрос и о том, «сплотит ли факт германского аннексионизма украинцев и великорусов или украинцы воспользуются этим для борьбы против великорусов» ^{9}.

Издатели сочинений Ленина не обнаружили ни ответов на поставленные вопросы, ни суммирующих данных. Но вот свидетельство из дневника генерала Будберга. «В Главном управлении Генерального штаба сообщили, – записал он 18(31) декабря, – что вчера вечером в заседание демобилизационной комиссии приехали Крыленко, Ленин и Троцкий и заявили, что положение с миром почти безнадежно, так как немцы наотрез отказались признать принцип самоопределения народов, поэтому совет народных комиссаров считает необходимым во что бы то ни стало возобновить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну. Представители Генерального штаба заявили, что восстановление боеспособности существующей армии совершенно невозможно и что единственный исход – это переход немедленно на добровольческую армию небольшого размера, содержимую на принципе строжайшей военной дисциплины. Крыленко с этим принципом согласился, но при условии, что добровольцы должны принадлежать к их партии» ^{10}.

Лев Троцкий в письме к советскому полпреду в Швеции Вацлаву Воровскому как неприятную подробность признал, что представители общеармейского съезда характеризовали положение «в довольно мрачных красках», после чего, словно выступая на митинге, сообщил, будто «большинство их высказалось в том смысле, что сейчас в армии и во флоте настроение таково, что в случае, если бы условия немцев оказались для нас совершенно неприемлемыми, армия не покинула бы окопов, а в своей наиболее сознательной и революционной части скорее погибла бы за дело революции, чем капитулировала бы перед империалистическими притязаниями немцев в отношении к Польше, Литве, Курляндии и т. д.» ^{11}.