Украинский Брестский мир

Это, по его словам, требовалось «для успеха социализма в России» ^{5}. Заметим, что за революционной лексикой такой аргументации стояла естественная задача любой государственной власти – международно-правовое обеспечение неприкосновенности государственной территории от посягательств извне. План Троцкого для этого не годился. Он не предполагал обеспечения даже урезанного войной территориального состояния России. Вместо конкретных гарантий сторонники Троцкого в порядке агитации прекраснодушно рассуждали, будто односторонний выход из войны и демобилизация русской армии лишат «германцев возможности наступать, так как Гинденбург не сможет заставить немецких солдат идти в наступление против пустых окопов» ^{6}.

Сам Троцкий не был в этом полностью уверен. Более того, придумав от своей дипломатической беспомощности вариант «ни мира, ни войны», он учитывал германское наступление как часть и результат этого плана. «Во время переговоров мы никак не могли нащупать взаимных отношений Австро-Венгрии и Германии. Не могли мы нащупать и того, насколько велики силы сопротивления в Германии, – простодушно признался глава внешнеполитического ведомства на заседании ЦК РСДРП(б) 11(24) января 1918 года и предложил немыслимый для политика, занимавшего место у государственного руля, эксперимент с вражеским наступлением. Своим отказом подписать мир, демобилизацией армии мы заставляем обнаружить то, что есть, так как немцы будут наступать именно при нашей демобилизации» ^{7}. Вероятность такого наступления он оценил тогда в 25 % ^{8}.

Ленин занял диаметрально противоположную позицию. «Политика красивого жеста и р[е]в[олю]ц[ионной] фразы – вот опасность момента», – записал он в черновом наброске тезисов «О немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира» ^{9}. Ключевым среди тезисов было положение о том, что «перед социалистическим правительством России встает требующий неотложного решения вопрос, принять ли сейчас этот аннексионистский мир или вести тотчас революционную войну. Никакие средние решения, по сути дела, тут невозможны. Никакие отсрочки более неосуществимы» ^{10}. Причем под «революционной войной» Ленин как виртуоз реальной политики, очевидно, прежде всего имел в виду отвоевание у оккупантов российских государственных территорий.

С этими тезисами Ленин выступил 8(21) января на собрании партийных работников Петрограда (членов ЦК и делегатов Третьего съезда Советов, который должен был открыться 10(23) января) и после проведенного голосования вместе с 15 сторонниками оказался в меньшинстве. Большинство же – 32 партийных активиста, так и не вышедших из состояния книжного, кружкового доктринерства, названные затем «левыми коммунистами», на том собрании высказались за революционную войну… 16 человек поддержали «среднюю линию» Троцкого ^{11}.

На заседании ЦК 11(24) января «левые коммунисты» продолжали критику предложения о немедленном мире. «Ошибка тов. Ленина, – заявил оппонировавший ему М. С. Урицкий, – он смотрит на дело с точки зрения России, анес точки зрения международной» ^{12}. Но поскольку даже «левые» не видели, кто в России готов был бы продолжать войну и сражаться за европейскую революцию, то свой революционный вызов они согласились выразить в варианте Троцкого о неподписании мира – «интернациональной политической демонстрации», как назвал его Ленин.

«Позиция тов. Троцкого самая правильная, а в позиции тов. Ленина… два противоречия. Напрасно тов. Ленин говорит против политической демонстрации. Пусть немцы нас побьют, пусть продвинутся еще на сто верст, мы заинтересованы в том, как это отразится на международном движении. С[оциал]-д[емократы] немцы заинтересованы в том, чтобы мы не подписали договора», – рассуждал идеолог «левых» Н. И. Бухарин, ни во что не ставивший судьбы остававшихся еще на фронте русских солдат, русских и белорусских крестьян, которым грозила немецкая оккупация. Более того, слова Ленина о том, что «крестьянское большинство… армии в данный момент безусловно высказалось бы за аннексионистский мир» ^{13}, для «левых» вообще не были аргументом. На этом основании они вменяли в вину лидеру склонность к «диктатуре крестьянства», «крестьянскому, мелкобуржуазному, мужицкому» миру. Впрочем, относительно русских рабочих Бухарин в марте 1918 года, призывая не выполнять подписанный мир, тоже говорил, что по «холодному расчету» можно и должно «пожертвовать десятками тысяч рабочих» ^{14}.

На заседании 11(24) января за революционную войну проголосовали два человека, против – 11 при одном воздержавшемся. Формулу Троцкого поддержали девять человек, против высказались семь. Ленину удалось провести лишь решение о дальнейшей затяжке переговоров ^{15}.