Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину

Вне этнических признаков работают разные культурные критерии близости или отдаленности. Например, эти люди — не моей национальности, но в принципе они тоже «свои», поскольку давно живут рядом с нами. (Это характерно проявлялось в Голландии, оккупированной гитлеровцами в годы Второй мировой войны: будучи германским народом, голландцы могли бы «спокойно» перенести «исчезновение» своей большой еврейской общины, но нидерландская нация с соответствующими последствиями для себя вступилась за евреев, потому что «это — наши евреи, и не чужим их трогать».)

Советский Союз в отстаивании своих геополитических интересов выступил в тяжелой и неблагодарной роли агрессора-«цивилизатора» вне своих давно «утрамбованных» зон влияния — например, в Афганистане. Но Афганистан — не Европа, не давно уже пройденная Средняя Азия (Российская империя прошла ее в 1860-1870-х годах), не братья-славяне, которых можно интенсивно и «взаимно полюбить», а заодно и политически «пригреть» при минимальных затратах. В Афганистане советская универсальная идеология «пролетарского интернационализма» посягнула на самую крепкую традиционную (будь она хоть трижды «отсталой») идентичность и проиграла консолидации традиционного общества перед попыткой обратить его в «цивилизацию». «Афганцы» — этнично весьма разнообразные — были и остались другими. Кроме того, их укрепляла (помимо «помощи коварного Запада») еще и идентичность религиозная, несводимая к вопросам этноса, нации и т. д. Поэтому имеет смысл развести — и не только в примере с Афганистаном — проблемы этничности и проблемы религиозности.

Отец центральноевропейского национализма

Йоган Готфрид Гердер (1744–1803) — немецкий философ, духовный отец этнического национализма (хотя вряд ли он об этом догадывался). Его идеи о том, что «варварские» культуры (представленные народным творчеством) равны по своей культурной самоценности античной классике, были революционны для XVIII столетия. Интеллектуальная элита Центральной и Восточной Европы обратилась к своим этническим корням, что повлекло для этого региона необратимые последствия. Самобытная культура создавала отдельный народ, а народ начинал претендовать на государственность.

Очень важно уметь отделить проблемы цивилизационные (по религиозно-культурному принципу), как более глобальные, от проблем этнических, которые остаются в основном внутрицивилизационными[11]. Но в определенные исторические периоды и в определенных ситуациях религиозная идентичность заменяет национальную (от крестовых походов до казачьих войн), тем более тогда, когда «национальной» еще не было как таковой. А бывают ситуации, когда религия — составляющая национальной идентичности (сложно найти итальянца или поляка — не католика).

Социальная идентичность — сложнее и противоречивее в обыденной жизни, поскольку на одной территории «поселяет» чужих людей: более богатых и более бедных, живущих по-разному и вызывающих друг у друга смешанные чувства — зависти, боязни, опасности, неудовлетворенности, укор в неуспешности, неудачах или наоборот, демонстрацию превосходства и снобизма. То есть социальная идентичность чревата конфликтностью. Пролетариат, «осознав себя», скорей всего начнет конфликтовать с буржуазией, а выскочка, став из преступника власть предержащим, будет живым укором всем, кто живет честно.

Новые нации оживают

Революционные и наполеоновские войны, принесшие европейским народам понятие «свобода», принесли и понятие «нация», обратившееся против самих французов. Эмоционально-плакатная картина Франсиско Гойи (1814), показывающая расстрел испанских патриотов, — яркий тому пример. Кризис монархий и иноземная оккупация пробудили национально-патриотические чувства и в Испании, и в Германии, и в других странах.