— Мне очень жалко ее. Не зря говорят, если Господь кого-то хочет наказать, лишает его разума. Единственная республика Советского Союза, где были современная промышленность и современная наука, где было квалифицированное население, богатая территория, прекрасный климат, сельское хозяйство, самообеспеченность, голод не грозил…
— Хотя был «голодомор».
— «Голодомор» был везде. А вы знаете, кто такой Чубарь, который подписал это приснопамятное постановление о борьбе с саботажем в области хлебозаготовок, после чего украинцы, особенно западные, отказались посеять зерно?! Они куда более трепетно относятся к частной собственности, чем северные русские. И не посеяли, и начался страшный голод. Но этот Чубарь был как раз ярым украинизатором, а вовсе не русским империалистом! Он преследовал интеллигенцию с общерусским мировоззрением, насаждал это в школах. Это была идеологии большевиков. И у революции всегда есть своя Вандея. (Во время французской революции в Вандее сельское население Бретани не признало революцию, сохранило верность королю и было жестоко вырезано.)
— Давайте вернемся к нынешнему. Если сделать сейчас федерацию…
— Представляете, если будет отдельная автономия тех же Донецка и Луганска, в которых свои выборы, своя делегация в парламенте, станут ли они голосовать за натовские проекты и подобное, согласятся ли с галицийской интерпретацией истории, их жизни, путей строительства государства? В силу своего мировоззрения, естественно, они всегда будут «против». И не будет Украина тогда служить таким удобным инструментом для англосаксов против России, каким она служит сейчас.
— Вы несколько раз цитировали фразу Бжезинского о том, что «Россия с Украиной останется великой страной, а без Украины — можно попробовать». Чем Украина так важна для России, что без нее Россия не может быть, с точки зрения Бжезинского, великой страной?
— Это точка зрения Бжезинского. С моей точки зрения, это совсем не так. Тем более что то, во что сама себя превратила Украина, — вряд ли такой довесок может украсить какое-либо единое государство. Но тем не менее это стратегическое положение, Черное море прежде всего. Россия стала великой державой, только выйдя к морям. К Балтийскому, когда Петр I открыл «окно в Европу» (мы недавно только праздновали 300-летие Ништадтского мира). Это выход к Черному морю и к Тихому океану. Вот после этого Россия стала державой, без которой «ни одна пушка в Европе не стреляла», как «хохол», канцлер Безбородко, екатерининский вельможа, возглавлявший внешнеполитическое ведомство, говорил молодым дворянам, которые приходили на службу. Это метафора. Тем не менее великой державой Россию сделали именно выходы к морям.
Если вы посмотрите сейчас силовые стрелы давления на Россию во время Первой мировой войны и революции, затем в 90-х годах, когда мы вроде встали на задние лапки и сказали: да, мы были такими плохими, забирайте все, мы во всем виноваты, в уплату за тоталитаризм отдаем триста лет русской истории. Но не большевики же собирали державу!
— Мы действительно много чего отдали тогда при Андрее Владимировиче Козыреве.
— Я говорила об этом через четыре дня после Беловежских соглашений. Мне самой надоели обкомы, я без сожаления расставалась с ними. Коммунистический эксперимент исчерпал себя. Нужно было менять, но не крушить державу! Ее же не большевики создавали.
И стратегическое положение Украины очень важно было. Даже Бжезинский признавал и сожалел, что мы слишком близкие друг другу славянские народы. Понимал, что — братья на самом деле. И что единство — в православии. Для него раскол православия был очень важным и желанным. Он — не только либерал, но и католик, причем польский католик, сформированный на раскаленных неприязнью соприкасающихся краях поствизантийского и католического пространства, которые (края) прошли прямо через Польшу. Да еще на службе у американцев.
Причем у него всегда на языке было то, что у других политологов на уме. Он этакий enfant terrible политологии, даже американской, но резал правду-матку. И по нему как раз и развивались действия Соединенных Штатов.