Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2

В таком свете понятно, почему всего через два года после Х съезда РКП(б), казалось бы, весьма обстоятельно, реалистично обосновавшего перспективы развития межнациональной сферы, стратегию и тактику партии в небывалых ранее условиях – созидания социалистического строя, вновь пришлось возвратиться к недавним проблемам, которые теперь представали и в обострившихся, настораживающих проявлениях. Коммунистическое руководство сочло необходимым провести целую серию мероприятий, среди них – тематических совещаний с целью полномасштабного обсуждения возникавших проблем, поиска их конструктивного решения.

В силовое поле объективно начавшихся дискуссий втянулись все национальные регионы, а в эпицентре, как и до того, оказалась Москва, в персонифицированном воплощении – Генеральный секретарь ЦК РКП(б) И. В. Сталин.

Состояние здоровья вождя большевиков В. И. Ленина не позволило ему, как раньше, влиять на идейно-политическую атмосферу в стране, на процессы осмысления возникающих вызовов, на поиск выверенных научных решений, осуществление взвешенных, хорошо продуманных шагов и политических акций. Очевидно, совсем не случайно в день рождения Союза ССР им обуревали не только чувства гордости за то, что руководимая им партия открывает качественно новую страницу в жизни страны. Собирая последние силы, превозмогая болезнь, он в три приема – 30 и 31 декабря 1922 г. диктовал записки «К вопросу о национальностях, или об «автономизации»».

Основная мысль, которая возникает при ознакомлении с ними – глубокая внутренняя тревога по поводу того, по правильному ли пути пошло решение в стране национального вопроса, насколько гарантировано бесконфликтное развитие создаваемого союзного государства, сделал ли сам глава этого государства все от него зависящее, чтобы исключить серьезные конфликты в очень чувствительной сфере, способные обернуться большой бедой, а может быть – и вовсе катастрофой.

Хотя формальным поводом для написания письма к партии явилось вроде бы так называемое «грузинское дело»[966], размышления В. И. Ленина на самом деле намного шире, фундаментальнее и масштабнее. Чего только стоит краткое, но весьма симптоматичное и многозначное замечание: «Видимо, вся эта затея «автономизации» в корне была неверна и несвоевременна»[967]. Не провиднический ли это ключ – предостережение на будущее? («По ходу» заметим, что высказанное удивительным образом созвучно, логично корреспондируется с другой фундаментальной мыслью, вошедшей в историческое ленинское «Завещание», но так до конца и не понятное, убедительно «не расшифрованное»: «…мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм»[968]).

И сможет ли вообще государственный аппарат, представляющий «из себя буржуазную и царскую мешанину», который заимствован «от царизма и только чуть-чуть подмазан советским миром»[969], справиться со сверхсложными задачами?

Можно предположить, что вряд ли кто в то время сомневался по поводу того, кого ассоциировали с «главным аппаратчиком». И, думается, именно недоверием к механизмам, призванным гарантировать равенство всех субъектов в создаваемой федерации, обеспечивать абсолютную добровольность в выборе отношения к ней объясняется четыре очень «неприятных», но и столь же весомых абзаца: «Несомненно, что следовало бы подождать с этой мерой до тех пор, пока мы могли бы сказать, что ручаемся за свой аппарат, как за свой. А сейчас мы должны по совести сказать обратное, что мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину, переделать которую в пять лет при отсутствии помощи от других стран и при преобладании «занятий» военных и борьбы с голодом не было никакой возможности.

При таких условиях очень естественно, что «свобода выхода из союза», которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке.

Говорят в защиту этой меры, что выделили наркоматы, касающиеся непосредственно национальной психологии, национального просвещения. Но тут является вопрос, можно ли выделить эти наркоматы полностью, и второй вопрос, приняли ли мы с достаточной заботливостью меры, чтобы действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды? Я думаю, что мы этих мер не приняли, хотя могли и должны были принять.

Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма». Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль»[970].