Украшения строптивых

Несчастного Стырю оторвало от палубы и снесло прочь метра на четыре: он обрушился спиной в дощатый борт. В тот момент, когда Хлестаный ломал бритым затылком доски, княжна Рута уже цепко приземлилась и красиво, как металлическая балерина, развернулась вбок: туда, где с выпученными глазами тихо недоумевал пузатый Гойдалка, продолжавший зачем-то удерживать в руках конец бечевки. Толстяк думал, что Рута у него на привязи! Он ошибался. Данила обратил внимание на то, что девица бьется исключительно ногами. Оно и понятно: копыта гораздо длиннее, чем передние конечности. Гойдалка получил несколько менее жестокий удар металлическим каблуком в грудь — и, выпустив бечеву, откатился, пробивая широкую брешь в толпе соратников.

К сожалению, Рута не видела, как у нее за спиной уродливый разбойник Черепан размашисто заносит небольшой топор для страшного удара прямо в рыжеволосую девичью головку. Карающая Рута только что лягнула Ржавого и теперь с удовлетвореним наблюдала, как желтоусый разбойник проседает на колени, схватившись волосатыми ручками за живот. Рута была внимательной девочкой, но она попросту не могла заметить того, что вытворяет за ее спиной ярыжка Черепан. Разбойничий топор мутной молнией мелькнул в воздухе. У Руты не было шанса выжить.

К счастью, у Данилы был шанс долететь и дотянуться.

Данила был уже в прыжке. Он прыгнул за секунду до того, как потная ладонь Хлестаного вцепилась в упругую ляжку красавицы княжны. За секунду до вульгарной выходки разбойника Данька понял: битва началась.

Данила любил Руту и хотел, чтобы девушка жила долго. Поэтому не было смысла щадить Черепана. Данька ударил его обеими ногами прямо в бритую голову — довольно метко. Стоит ли говорить, что проворный урод Черепашка не смог удержать топор в руке. У Черепашки едва хватило времени на то, чтобы пролететь через всю палубу и шумно кувыркнуться за борт. Головой вниз.

Отработав любимый армейский удар, Данька рухнул на дощатый настил — прыгнул издалека, и правильно приземлиться уже невозможно: раздирая штаны, на заднице въехал в толпу разбойников. Три или четыре недруга одновременно упали сверху: костлявый локоть ткнулся в лицо! Занозистым пламенем обожгло ноги! Едва успел отбить чужую руку с занесенным кинжалом! Нет, не вырваться, испугался Данила. Его задавили, прижали к палубе… И тогда — выдернув руку из потных вражеских клешней, Данька сунул ее за пазуху. Судорожно нащупал небольшой туесок с засмоленной крышкой: сдавил в бесчувственном кулаке, круша ломкую бересту. Под пальцами скользко заскрипел вонючий порошок… Эх — на кого Бог пошлет! Уже корчась от серии жутких ударов в живот (два мордоворота навалились, а еще двое бьют ногами), Данька выбросил руку вверх — и разжал пальцы! Щедрая пригоршня волшебной пыли взлетела в воздух, расцвела мутно-белым пахучим султанчиком… Избитый Данька почти улыбнулся, чувствуя, как мгновенно тяжелеют веки и — зазвенело, защекотало в глазах от сладкой лености… Прямо перед ним багровая исцарапанная морда бородатого ярыги вытянулась и поскучнела, злобные голубоватые глазки закатились… Всем пора спать, подумал Данька — и первым провалился в мутно-молочное болото волшебного кошмара.

II

Не спи, встряхнись! Учись у птиц…

«Последний Шанс»

Воняя портупейной кожей и пулеметным маслом, ужасающий сержант Макаров склонился над спящим Данькой, загремел челюстями, распахнул огнедышащую пасть, и…

— РРРРРОТА! ПОДЪЕМ!!!

Данила взвился в воздух раньше, чем открыл глаза.

Тля! Босые пятки ударили в дощатый настил, бывший ефрейтор Сестрорецкого воздушно-десантного полка Каширин инстинктивно вытянулся и зафиксировал стойку «смирно». В голове будто качнулись чугунные шары: остаточная дрянь наркотического сна мутно забулькала в мозгу. Данька мужественно разлепил веки и увидел…

Никого.

Скосил глаза ниже — ага. Вот блестит на солнце чья-то розоватая плешь. Маленький старикашка по имени Посух стоял перед Данилой, ошарашенно теребил бороду и глядел снизу вверх голубыми глазками, округлыми от испуга.

— Ты чаво, родимый? — прошамкала окладистая борода. — Чаво кидаесси?

— Пффф, — сказал Данила; ноги его подломились, и он с размаху опустился задницей на горячие доски палубы. — Дедушка… Это вы, блин, орали «подъем»?

— Ну я, — согласился дед Посух, обмахиваясь соломенной шляпой. — Время за полдень, а он тут шпит-прохлаждаетца, понимашь. Тоже мне: рушшкий богатырь! Сам дрыхнет, а бедную Руту ражбойники уперли.

— Чего? — рассеянно улыбнулся Данька, догадываясь, что не вполне проснулся.

— Чаво-чаво… — недовольно передразнила борода. — Пока ты шпал, девку ухитили, ага. Подлючий Штыря со товарищи!

Откуда эти цветастые кляксы перед глазами? Данька вяло мотнул головой — фу, густая болотная вонь… Опять клонит ко сну. Звон в ушах, и — почти не слышно, что там бормочет деда Посух…