Украсть Ленина

С того знаменательного момента она отзывалась только на имя Лакримоза, пребывала в постоянной готичной депрессии, бухала, кололась, курила анашу, дважды в неделю кончала самоубийством, белила фэйс, красила волосы и глаза черным, а губы — коричневым и носила черную кожаную косуху, черные и ужасно душные кожаные штаны и очень высокие — почти до колена — шнурованные ботинки, в которых приходилось спать, потому что процесс шнуровки был настолько сложен и длителен, что не оставлял времени не то что на жизнь, но даже и на приготовление уроков.

Весь этот непростой антураж обязывал, а потому, ответив Асмодею «годится», Лакримоза по ходу оказывалась в безвыходном положении. Слово «годится» относилось теперь к ней лично: годится она быть готом и системной герлой или наоборот — не представляет из себя ничего, то есть является нулем, отстоем, попсой гламурной, скучной кухонной тряпкой. Скозлить сейчас означало навеки поломать свой фэйс в глазах всей тусовки. Невзирая на хмель, она ясно читала это в устремленных на нее насмешливых взглядах. Один лишь Дарк Маг сидел потупившись и время от времени поглядывал на Лакримозу с совершенно убитым выражением, а потом подобрался поближе и тихонько предложил остаться вместе с ней, потому что вдвоем не так страшно.

Ясен пень, Лакримоза презрительно фыркнула и сказала, что прекрасно обойдется без сопливых козлов, но испытала благодарность за поддержку и с трудом удержалась от того, чтобы не погладить Дарк Мага по худой щеке, густо разрисованной черным фломастером. Она даже подумала, что, наверное, не стоит так на него сердиться, в конце концов, он всегда был верным другом и конкретным пиплом, а что до траха, то ведь известно, что парни начинают позднее; вон, и Ромео, если разобраться, был намного старше Джульетты, а Дарк Маг, наоборот, младше Лакримозы на целый месяц, а потому зря она погнала трейлер на человека, с которым дружит сколько себя помнит, еще с тех времен, когда его звали просто Славкой.

А потом она посмотрела на часы: было немногим позднее двух, и Лакримоза понадеялась, что тусовка просидит хотя бы до трех, если не до четырех, и тогда ей останется совсем немного дотянуть до утра. Но, как назло, в полтретьего приперлись сатанисты с очередной кошкой и стали качать права: что готы, мол, опять заняли не свое место и пусть уматываются нах, освобождают жертвенник. Асмодей немного поспорил, но чисто для понта, потому что три шеста и в самом деле место сатанинское, отчего и зовется так: «три шеста», то есть три шестерки, 666, знак ихнего сатанобога.

В общем, пришлось затаптывать костер, а козлы сатанисты стояли в сторонке и ждали с паршивыми ухмылками на своих садистских фейсах, и бедная кошка металась в мешке, уже предчувствуя беду, но еще не представляя, насколько эта беда велика и ужасна. Лакримоза любила драться; вот и теперь она с удовольствием подралась бы с гадами за кошку. Кулаки у нее чесались не по-детски, а ноги так и просто горели от нестерпимого желания засадить тяжелым ботинком по мерзким козлиным яйцам, но решала тут не она, а тусовка, точнее, Асмодей, а Асмодей говорит, что сатанисты, хотя и козлы, но козлы социально близкие, союзники в войне против общего врага, бритоголовых фашиков, которые тоже реально убивают, но не кошек, а конкретных пиплов.

Короче, пиплы затоптали костер и начали неторопливо выдвигаться на выход, и Лакримоза тоже сделала вид, что выдвигается вместе со всеми, но на полпути подошла к Асмодею и небрежно так спросила, до скольких ей здесь тусоваться, чтобы креатив оказался реально засчитан. Честно говоря, она очень надеялась на то, что Асмодей отменит испытание, скажет что-нибудь типа: «Кончай козлить, Криза, пора по флэтам, вены резать…» но вместо этого Асмодей ухмыльнулся и сказал, чтоб она не задавала шкурных вопросов, а шлепала бы прямиком в склеп и ложилась спать. А она проглотила застрявший в горле комок и сказала:

— Ноу проблем. А что потом?

А он спросил:

— Когда «потом»?

— Когда проснусь.

А он заржал и ответил:

— А ты не проснешься… — и пошел дальше, не оглядываясь.

И тут у Лакримозы впервые реально екнуло в груди, но она справилась и произнесла твердым голосом, как и полагается настоящей системной герле:

— А мне пох!