Укрощение красного коня

У вагона суетились люди. Слышался храп. Нечеловеческий. «Отойди, отойди, зашибет!» «Кого? Ты глянь», — переговаривались голоса. Вместо деревянного настила торчали задравшиеся доски.

— Сука! Кто не скрепил помост, а? Сука! — допытывался голос. Ярость в нем мешалась с отчаянием.

— Так велели побыстрее. Вот и побыстрее! — Оправдание в другом голосе было окрашено виной и досадой.

Храп перешел в хрип.

— Ах ты… Мать твою… Сломал.

Вопроса дежурный не расслышал: далеко. Донесся ответ:

— Да точно. С‑с‑суки. Что я — не знаю. Сломал. Загубили.

— Дайте.

— Гляньте сами.

— Нельзя так оставлять.

Неуверенное бормотание.

— Панкратов! — рявкнул из темноты тот, который материл.

Часовой сорвался с места. Другой хмуро повернулся к дежурному.

— Давай‑давай, папаша. Сказано: чеши.

— А что случилось? — поинтересовался дежурный, вытягивая шею.

— А ну!.. — Теперь часовой теснил его прочь уже угрожающе. Но и на его лице, видел дежурный, было написано… жалость? смятение? Или просто так ходили тени от фонаря?

Несколько мгновений в темноте слышен был только храп, хрип.

А потом раздался выстрел. Так, что дежурный вздрогнул. И хрип стих.

* * *

— О, — радостно приветствовал его на лестнице Самойлов. От сыроватой лестницы пахло грязной тряпкой: только что прошлась утренняя уборщица.

— Тебя где вчера носило, Вася?

— В каком смысле? — не понял Зайцев.

— Коптельцев тебя обыскался.

— Прямо так тебе и доложил?

— Я тоже обыскался, — объяснил Самойлов. — Мне вторая пара рук сейчас до зарезу как. В парке на Удельной группа хулиганов…

— Какого черта! — не сдержался Зайцев. — На мне же дел как бубликов на бабе.

И, перепрыгивая через две ступени, ринулся в кабинет начальника угрозыска.

— На каких основаниях?

У Коптельцева дрогнули щеки, маленькие глазки недобро блеснули.

— Ты, товарищ Зайцев, осади‑ка.

Зайцев видел, как выражение «я здесь начальник» застряло у Коптельцева на самых зубах; тот запнулся, как человек, уже понявший, что разжевал кусок с плесенью, а выплюнуть обратно — вроде как неприлично. Пришлось глотать. Проглотив, Коптельцев перевел дух и произнес уже спокойнее:

— А на таких, товарищ Зайцев. Служба у тебя такая — преступников ловить. Сам знаешь, сотрудников сейчас не хватает. Ты же сам говорил о необходимости работать в четыре руки. Так что вперед. Дуй с Самойловым, куда он скажет.

Зайцев все понял. Коптельцев не мог просто так перебросить другому ведомству дело Жемчужного, как горячую картофелину. Не мог и отставить от него Зайцева. Но завалить Зайцева другими заданиями — и тем все застопорить и развалить — это он мог запросто. Сейчас, когда остывали все следы, исчезали улики, а те, кто мог что‑то рассказать, играли в молчанку. Это было все равно, что закрыть дело Жемчужного как зашедшее в тупик — и сдать в архив.

— Иди. Отрабатывай хлеб трудового народа. Самойлов ждет, — буркнул, усаживаясь поплотнее: победил.

* * *

Самойлов тихонько пихнул его локтем, мол, теперь ты.

Не слышно было ничего, кроме дождя. Он все пытался вспомнить ритм, выстукивая по железному больничному подоконнику, но все сбивался. По стеклу бежали струи.

— Марья Николаевна, — тихо позвал Зайцев.

Он уловил, как плечи и спина под больничным одеялом тотчас сжались. Она была укрыта с головой — серый камень, очертаниями напоминающий человеческую фигуру. На пологом краю угадывалось казенной манерой вытканное слово «ноги».

Зайцев почувствовал бессилие. От агента женского пола толку здесь было бы больше. Сам звук мужского голоса сейчас приводил потерпевшую в ужас.

Самойлов сделал ему большие глаза. И здесь время работало против них, понимал Зайцев. Против нее самой прежде всего. Как только объяснить ей, что легче — станет?

Раскрыл папку. Снимки всех задержанных.

— Марья Николаевна, — постарался он говорить как можно мягче, тише. — Может, взглянете? На карточки‑то?

Нет ответа.

— Минутная процедура.

Только стук дождя.

— Мы всех взяли. Все арестованы и находятся в камерах, — мягко принялся убеждать Зайцев.

Он хотел добавить: «Никто больше не причинит вам вреда». Но счел за благо вообще не упоминать вред. Не напоминать.

«Вдобавок кто‑то из этих мерзавцев заразил ее гонореей», — сказал врач.

— Их всех постигнет жесткое, заслуженное наказание. Не сомневайтесь. Вплоть до смертной казни.

После чубаровского дела (группового изнасилования несколько лет назад в Чубаровом переулке) сомневаться в этом действительно не стоило. Заводилы тогда получили вышку. Остальных закрыли на много лет.

— Что вам от меня надо?

Голос из‑под одеяла был глухим и таким же, как одеяло, серым.

Зайцев и Самойлов переглянулись. Зайцев привык защищать право мертвых — убитых. А утешать — живых, родственников жертвы. Несчастных, огорошенных, страдающих — и все же живых. Но здесь… Она была живой: дышала, говорила, ела. И все‑таки мертвой тоже. Живому человеку этот серый голос, эти каменные плечи принадлежать не могли. Как с ней говорить — было не понятно. В глазах Самойлова Зайцев прочел ту же растерянность.

Зайцев кашлянул.