Укрощение тигра в Париже

Наташка положила листки на стол, а два жулика онемели и спрятали улыбки.

— Я… — заикнулась она. — Я решила не пойти на работу.

Тогда Наташка еще очень боялась писателя, шел только пятый месяц их совместной жизни, и тигр порыкивал тогда тихо.

— Почему ты напилась?! — Ответ на гипотетический вопрос этот, в сущности, писателя вовсе не интересовал. Сложное скопление червей-причин, затейливо переплетенных в копошащийся клубок, оказалось бы ответом на этот вопрос. Писатель все равно не смог бы отделить все головы от хвостов. — А вы! — Он сдвинул внимание на двух более чем странных, в сущности, персонажей.

Генрих опасливо хрюкнул, а Крупный нерешительно похехекал, изображая уже смущение.

— Ну, Лимонов!.. — начал Крупный. — Остынь, садись, выпей. Мы только что…

— Вон! — закричал писатель, вдруг прикоснувшийся мысленно к гипотезе, что Наташка только что ебалась с обоими монстрами вместе или по отдельности. — Вон из моего дома!

А так как оцепеневшие от внезапного появления писателя монстры не шевельнулись и только Наташка побежала в ливинг-рум и стала натягивать на себя валявшееся на кресле домашнее платье, то писатель, дрожа от гнева, объявил:

— Я иду в ванную мыть руки. Чтобы, когда я выйду, вас не было в моем доме! — И он, зайдя в фанерный сарайчик, действительно стал мыть руки.

— Ну знаешь, Лимонов, это уже слишком! — сказал Крупный за дверью.

— Да-ааа, господин Лимонов, вы что-то того… — промямлил Генрих. — Я, собственно, тут ни при чем, я шел мимо с собакой… Вы же меня пригласили в последнюю нашу встречу.

— Вон! — закричал писатель из ванной и еще отвернул кран, чтобы усилить струю и заглушить шумом воды, ввинчивающейся в раковину, человеческий ропот в прихожей. Одновременно он подумал, что, выгоняя Генриха второй раз, он как бы вышучивает сам себя и даже акт выгоняния.

— Ну и хуй с ним! — упрямо решил писатель и вышел.

Монстры спускались по лестнице — было слышно, как внизу собачонка консьержки и афганский беженец облаивают друг друга. Наташка в пальто поверх домашнего платья и с голыми ногами, которые она успела вставить в туфли, взялась за ручку двери.

— Нет! Ты останешься дома. Здесь! — приказал он и схватил ее за руку.

— Пусти! Я не хочу оставаться с тобой в одном помещении!

— Ты никуда не пойдешь! — процедил тогда еще очень авторитетный и суровый писатель и потащил ее в спальню.

— Пусти! Я тебя боюсь. Ты сумасшедший! — взвизгнула она.

— Почему ты напилась и не пошла на работу? — Он свалил ее толчком на кровать и стоял над ней.

Сейчас бы она не дала себя так толкнуть. Сильная, как писатель, тогда она еще скрывала свои силы. Тот апрельский день был началом их физических столкновений. Она решила дать ему отпор.

— Не твое дело! — закричала она. — Ты что, надсмотрщик? Иди на хуй! Оставь меня в покое! Не захотела и не пошла! — Она сорвала с кровати одеяло и попыталась набросить его на голову писателя.

Когда ей это не удалось, она ухватила подушку и принялась ею ударять писателя, возможно, представляя, что бьет Лимонова бревном. Совсем уж незачем она сорвала с постели простыню и стала втаптывать ее в ковер. Сняла туфлю и запустила ею в писателя. Туфля приземлилась в коридоре. Другой туфлей она ударила его в плечо. Закончилось это их первое трехбалловое, по шкале Рихтера, физическое столкновение тем, что писатель прыгнул на Наташку и некоторое время они врагами боролись на ложе, готовые задушить друг друга, или выцарапать друг другу глаза, или переломать пальцы. В точности ни один из них не знал, что собирается сделать с партнером. Вольная борьба, однако, прекратилась, потому что писатель внезапно обнаружил, что его противник женщина, и повел себя соответствующим образом. Совершив сексуальный акт, они все же помирились и находились еще несколько дней во враждебных отношениях.