Укрощение тигра в Париже

Оказалось, что нужно быстро сесть за несколько столов в углу, отведенных Генриху и его самым-самым друзьям. Удивившись, что Генрих отнес его к самым-самым, он уселся против красивой Наташки. Красивой, но уже с высокомерно-презрительным выражением лица, каковое появляется у нее в моменты, когда первое опьянение приходит в сопровождении маленького припадка мегаломании. Для того чтобы не раздражаться Наташкиным пылающим ликом, писатель взял с соседнего стола бутылку красного вина и налил себе полный бокал. Процесс потребления алкоголя кем-либо в ее присутствии (и особенно близким ей человеком) воспринимается Наташкой с ревностью.

— А мне ты не хочешь налить вина? — прошипела она и, наскоро проглотив остатки кира, поставила бокал перед писателем.

Он налил ей вина, решив, что в любом случае они находятся недалеко от дома, вместе, и, кажется, сегодня у нее нет поводов к агрессивности.

Ресторан заполнялся. И пришедшими посмотреть картины Генриха, и явившимися пообедать посетителями. Фотограф с остроносой женой, окруженные свитой друзей и прихлебателей, прибыли на выставку, и дружно, по команде властной жены фотографа, компания стала восхищаться Наташкой, и та, очевидно, почувствовала себя вдруг Незнакомкой Блока или моделью художника Кустодиева. Выставив плечо на зрителя и разбросав вокруг себя лису и всяческие узорные цветные платки и шали, русская красавица сидела горделиво и поглядывала высокомерно в мир. Иногда она незаметно бросала испытующий взгляд на командира Лимонова, пытаясь понять, что он думает, но тотчас делала вид, что это ее не интересует.

«Какая красавица! Ну вы только посмотрите, какая красавица! — вскрикивала время от времени жена фотографа, призывая интеллигентов восхищаться. — Ну, Лимонов, отхватил девку! Ну, Лимонов!»

Писатель, считая жену фотографа более развязной, чем необходимо, все же чувствовал настоящую гордость за Наташку. При каждом «Ну, Лимонов!.. Какая красавица!» Наташка поводила плечом и смотрела на писателя вызывающе, как бы говоря: «Видишь, дурак, какая женщина тебе досталась. А ты меня не ценишь…»

Он ценил, однако они дружно, не отставая друг от друга и на полбокала, напивались. Это было понятно, хотя бы уже по одному тому, что пространство уменьшалось с быстротой неимоверной. Уже только несколько квадратных метров пространства оставались видимыми глазам писателя. Боковые стены исчезли. Наташка, жена фотографа, несколько лиц за соседним столом, кровавощекое дитя Фалафель, пришедшее с Майей и двумя старшими детьми Генриха — умной девочкой в железных очках и с панк-прической и мальчиком в шляпе. Щеки ребенка Фалафеля, странствовавшего между столами, как папа Генрих странствует по Парижу, покрывало несколько прыщей или, может быть, холмиков, образовавшихся от укусов какого-то насекомого. «Какого? — задумался писатель. — Зимой комаров не бывает. Комары спят в феврале». Курица, которую ела Наташка (время от времени нож соскальзывал с курицы и скрежетал по тарелке), имела пупырышки на жареной коже. В раздробленную кость ноги курицы вклещилась зеленая лапчатая петрушка.

— Как листик марихуаны, — заметил писатель, и Наташка рассмеялась. — Мне кажется, нам пора сваливать… — несмело предложил он.

— Мне тоже кажется, что пора, — неожиданно согласилась почему-то покладистая Наташка.

Генрих материализовался вдруг из непросматриваемой уже писателем остальной реальности и попросил ее снять со стены картину, висящую над ее головой. Она встала, и упали на пол все платки и шали. Дергая за картину, она тем не менее и с третьей попытки не смогла снять ее, и Генриху пришлось, свозя со стола скатерть, пролезть к стене и, шевеля фалдами фрака, непристойно обнажая белый, в пятнах, джинсовый зад, с натугой приподнявшись, совершить снятие самому. Наташка довольно твердо держала себя, вылезла из-за стола и, пройдя через плотно начиненный зал, стала спускаться под пол, в туалет, держась за канаты, служащие перилами.

— Кто может разменять мне пятьсот?! — Генрих держал в руке смятый билет и помахивал им над головою, довольный. Картина находилась под мышкой у седого маленького человечка.

Именно в этот момент Наташа возвратилась из похода в туалет, держа за руки двух эмиссаров зла. И плохого случая:

— Лимонов! Посмотри, кто пришел!