Укрощение «тигров»

Немецкий капитал все глубже запускал свои щупальца на Украину. В Киеве уже работали отделения крупнейших немецких акционерных обществ, в частности фирмы Маннесмана. В Харькове гитлеровцы уже были пуганы в феврале, но к лету и здесь возобновил работу ряд мелких фирм, работавших по заказам военного командования.

Строительные конторы, дорожные фирмы, хозяйчики, эксплуатировавшие пригородные совхозы, переименованные в «государственные имения», плодились, как грибы. Этим летом немецкие предприниматели открыли в городе десять своих кафе и магазинов. Везде была примерно одинаковая организация дела: командовали представители фирм — дряхлые немецкие мастера, которых даже по тотальной мобилизации нельзя было взять в армию, а работали русские и украинские рабы, получавшие ничтожную оплату за свой труд. Хозяева получали большие барыши, и жизнь в сеттльменте текла, словно в раю.

Крупных заводов гитлеровцам так и не удалось восстановить. Тогда они занялись мелкими кустарными предприятиями. Немецкая газета писала: «После разрушения, которое в результате войны познала промышленность Харькова, домашние ремесла и ремесленная промышленность приобретают великое значение. Немецкий солдат уже знает изделия харьковских мелких предприятий. Знает их также и широкий рынок. Зимой на санках, а летом тачками харьковчане экспортируют на Полтавщину, Сумщину, Днепропетровщину собственного изделия ведра, тяпки, лопаты, выварки, пудру, брошки и прочий товар». Но «экспорт», который рекламировала немецкая газета, был настолько ничтожен, что, конечно, не мог играть сколько-нибудь существенной роли в экономике.

Рабочие и ремесленники Харькова упорно саботировали работу на оккупантов. Гитлеровцы отвечали на это глухое сопротивление высылкой людей на каторжный труд в Германию, — последний эшелон увез туда 2 700 человек 22 июля! Так как харьковчане всячески укрывались от мобилизации, оккупанты предприняли в июле поголовную регистрацию всего населения. В извещении обер-бургомистра О. Семененко было недвусмысленно сказано: «По распоряжению штандарткомендатуры лица, на паспортах которых после окончания регистрации не будет штампов 1943 года, будут рассматриваться как партизаны и подлежат соответствующим репрессиям». Но даже эта открытая угроза смертной казнью не запугала харьковчан. Люди укрывались от регистрации, чтобы их не угнали в Германию.

Верные своей политике лжи и подлога, гитлеровцы, сдавливая одной рукой горло харьковской интеллигенции и подавляя всякое проявление духовной жизни, другой щедро размножали декларации о том, будто они являются поборниками украинской национальной культуры. В помещении знаменитого театра имени Шевченко немцы разрешили наспех собранной труппе под тем же именем давать спектакли. Уже упоминавшийся нами зондерфюрер Бек любил при случае ввернуть словечко, что театр Шевченко является-де любимым детищем «Эрика Пропаганда Штафель» и что в этом — доказательство покровительственного отношения немцев к украинской культуре, которая якобы ставится ими выше русской.

В действительности имя Шевченко, конечно, было забыто в стенах театра. Театр не ставил украинских пьес. На его сцене главным образом шли оперетты и сборные концерты в стиле варьете худшего пошиба. Бек требовал, чтобы на сцене как можно меньше разговаривали и как можно больше пели и плясали, преимущественно в обнаженном виде.

Вчера актеры театра, которым удалось укрыться от насильственной эвакуации, проводившейся отделом пропаганды еще 8 августа, с чувством горечи рассказывали нам, как готовился последний спектакль — оперетта Легара «Голубая мазурка». По распоряжению Бека были убраны все диалоги и вставлены двадцать балетных номеров, не имевших никакого отношения к развитию сюжетной канвы спектакля. «Все равно наши солдаты не понимают вашего языка», — равнодушно сказал он актерам, попытавшимся заметить, что в таком виде спектакль будет просто нелепостью.

Спорить с Беком было небезопасно. Люди, осмелившиеся возражать, немедленно штрафовались — у них на неделю отбирали паек. А так как «штрафные» пайки поступали в личное распоряжение Бека, он каждую неделю педантично штрафовал двух-трех актеров.

На репетициях Бек, приходивший в театр с переводчиком, требовал, чтобы все сцены, независимо от их содержания, разыгрывались в быстром темпе. Какие-либо паузы строжайше запрещались. Зондерфюрер желал, чтобы актеры играли в солдатском темпе, и они маршировали по сцене, как заведенные, а он благодушно покрикивал: «Шнель, шнель!» («Быстрей, быстрей!»)

Часто уже готовые спектакли запрещались отделом пропаганды, так как в последнюю минуту Бек решал, что они скучны и неинтересны для немецких солдат, на которых главным образом и ориентировался театр. Так были сняты с репертуара оперетты «Коломбина» и «Фраскита». Работников театра заставили бегать по городу и заклеивать уже вывешенные афиши табличками, на которых сообщалось, что в театре пойдет «разнообразный концерт».