Укрощенная гордость

Послышался звук разрываемой бумаги. На постель рядом с ней приземлился флакон духов «Влечение».

— Меня привлекло название, — сообщил Франко, — а эта глупая продавщица попрыскала ими меня. Это было еще вчера, но я до сих пор не могу избавиться от запаха.

Наступило тягостное молчание. Полетт сжала кулачки, но ей все равно не удавалось сдержать сотрясающую тело дрожь.

— Извини. — Голос Франко звучал огорченно и растерянно. — Я не собирался расстраивать тебя. В моей постели уже несколько недель не было женщин. Ты это хотела услышать?

Да, вдруг подумала Полетт. Как бы она хотела, чтобы у него не было ни одной другой женщины все эти долгие шесть лет. Франко вдруг дал ей возможность прекрасно осознать самое себя. Теперь у нее не осталось перед собою секретов. Никакое гордое притворство не способно скрыть то, что он только что заставил ее пережить. Для Полетт невыносима была сама мысль, что у него может быть другая женщина… Все эти годы, не раз позволяя себе смотреть в глаза реальности, Полетт даже и представить себе не могла, что реальность эта может принести ей столько мучительной боли.

В подсознании она, оказывается, всегда считала Франко только своим. Но до сего момента и не подозревала, что внутри нее так глубоко гнездится эта безумная вера.

Полетт ощутила, как рядом с нею подался матрас.

— О чем ты думаешь? — прошептал Франко, и его горячее дыхание опалило ее шею.

— Не прикасайся ко мне! — беспомощно выдохнула она.

— А твой Трамп тебе изменял?

— Нет, — устало ответила Полетт.

Но в любом случае она выросла под сенью постоянных измен. Мать совершенно не стыдилась своей распутной жизни. Сексуальная раскрепощенность оказалась для нее пагубным наркотиком, и чем старше становилась Полетт, тем настойчивее Линда Харрисон выставляла напоказ своих мужчин. Словно предлагала своей дочери принять у нее из рук эстафетную палочку.

Полетт считала такое поведение матери гораздо более унизительным, чем те потоки крикливых оскорблений, которые регулярно должен был выслушивать отец. Живя в разрушительной атмосфере явно неудавшегося брака своих родителей, она была вынуждена молчать и закрывать глаза на происходящее, не высказывая своего мнения и не принимая ничьей стороны. Вероятно именно тогда, не отдавая себе отчета, она и стала подавлять в себе собственные эмоции, боясь уподобиться родителям.

— Ты, кажется, хотел знать, почему я никогда не рассказывала про свою семью? — вдруг спросила она бесцветным голосом. — Ну что ж, слушай. Как-то раз мою мать попросили покинуть «Ред Холл», потому что администрация заподозрила ее в проституции.

— Проституции? — Франко повторил это слово так, будто впервые его слышал.

— Она «снимала» мужчин в баре и потом шла в их номера. А иногда даже приводила их домой… Впервые это случилось, когда мне было десять лет, — продолжала Полетт. — Я не знала, что она дома. Я делала домашнее задание на кухне и вдруг услышала ее пьяный смех. Поднялась по лестнице и увидела, как она устраивает перед каким-то негром стриптиз…

Франко с шипением выпустил из себя воздух.

— И что ты сделала?

— Я убежала и рассказала об увиденном Арманду. Он попросил меня никому об этом не говорить. — Горький смех болезненно вырвался из ее горла. — Я и не сказала. Ни разу не сказала. Маленькой папиной принцессе не полагалось знать о подобных вещах. Но Господи, каждому в городе и без меня было известно, что моя мамаша — шлюха. Мальчишки в школе потешались над ней и предлагали мне сделать… разные интересные вещи для них… ведь, как-никак, я была дочерью страстной любительницы этого дела. Ты включил магнитофон, Франко? А то смотри, еще чего-нибудь упустишь…

— Прекрати! — прорычал Франко, сжимая ее в объятиях, несмотря на попытки Полетт высвободиться.

— Я никогда не ходила на свидания, потому что заранее предполагала, чего от меня ожидают. У меня никогда не было подруг. Мать пользовалась дурной славой, и никто не хотел, чтобы ее дочь рискнула появиться у кого-то в доме: разве может в подобной обстановке вырасти достойная, приличная девочка? Папа все знал о ней и тем не менее обожал… ты можешь в это поверить? — с трудом выговаривала Полетт. — Он делал вид, что ничего не происходит, в результате и я притворялась тоже… перед всеми, кроме Арманда. Я слишком часто вспоминаю его имя, тебе не кажется, Франко?

— Я больше не хочу ничего знать! — проскрежетал Франко. — Прекрати воспринимать меня как своего палача! Только почему же твой отец не развелся с нею?

— Он любил ее.

— Это не любовь, это мазохизм…

— Она не хотела развода, пока ты не перекупил их семейную фирму, — угрюмо прошептала Полетт. — Тогда у нее появилось достаточно денег, чтобы красиво ретироваться. Она ушла ровно через неделю, забрав у отца почти всю наличность. Думаю, он считал, что она прокутит деньги и вернется… но она так и не вернулась…

— Тебе было очень тяжело?

— Да, — впервые она призналась себе в этом. Хотя мать никогда и не проявляла к ней особой любви, бегство Линды полностью разрушило их семейный очаг. Было страшно больно, но Полетт похоронила эту боль глубоко внутри себя.