Укротить ловеласа (СИ)

— Это Игорь тебе наплел, да? — взорвался Платон. — Так и знал! Нажаловался, наверное, рассказал про нищее детство или как больной таскался на пары. Герой хренов! А то, что после этого у Владимира Семеновича была пневмония, он не упомянул? Мама тогда нашла ему лучшего пульмонолога, а что сделал этот кретин Игорь? Он ездил домой к Эрлиху заниматься! Домой, Надя! К больному пожилому человеку!

— Платон… — попыталась перебить Надя, но тщетно: ящик Пандоры-Барабаша был уже распахнут.

— …Как будто нельзя самому взять ноты и выучить программу! Да, именно так я и сделал, потому что мне не начхать было на Владимира Семеновича! Я вызубрил конкурсные пьесы так, что мог бы сыграть их ночью во сне на… Не знаю, на сушилке для белья! Знаешь, такой, со струнами?

— Платон!

— И что ты думаешь? Эрлих отправил в Италию его, а не меня! Хотя он играл, как робот-обезьянка. Чистенько так, просто стерильно. Аж тошнит! Этого тебе Игорь не сказал? Хотя нет, дай угадаю, — Платон поднял указательный палец. — Он, наверное, сказал, что я тогда вообще не занимался, не отмечался у Эрлиха и пинал балду, а к конкурсной программе не притрагивался, так?

— Платон, послушай…

— Игорь всегда был мастером совать язык в чужие уши… — и Платон вдруг замер, будто увидел живого Мусоргского. — Погоди-ка… — озадаченно протянул он, вглядываясь в Надино лицо. — Или он тебе не только в уши язык совал?.. Вот же!..

Но договорить ему Надя не дала. Терпение ее лопнуло, и лопнуло предельно громко.

— ПЛАТО-О-ОН! — истошно заорала она, и дворовая кошка, превратившись в ерш трубочиста, метнулась под ближайшую машину. — Прекрати!

— Что? — на сей раз растерялся Барабаш.

— Игорь ничего мне не говорил! — Надя толкнула его в грудь. — И чтоб ты знал, это совать язык, куда ни попадя, — это по твоей части!

— Так ты просто разозлилась из-за одного поцелуя? Вся наша многолетняя дружба насмарку? — отпрянул Платон. — Слушай, я не спорю, это было неожиданно. Но если ты боишься, что секс испортил бы наши отношения…

— О, Боги… — простонала Надя и закрыла лицо руками. Разговор слепого с глухонемым… Один отчаянно жестикулирует, второй ни черта не видит. Хоть плачь.

— Ладно, извини, — Платон мягко дотронулся до ее плеча. — Я во всем виноват. Я все придумал, я зря к тебе полез… Я — идиот. Хочешь, ударь меня!

По правде говоря, Надя была не против врезать ему разок-другой, но понимала, что толку от этого не будет никакого. Напротив, он только убедится, что она взбалмошна и пуглива, как молодая горная козочка. Своим снисходительным тоном он, сам того не понимая, демонстрировал ей свой заскорузлый замшелый шовинизм. Мол, что взять с обиженной барышни? Поди, напридумывала себе всякого, да еще и те самые дни, видать, вот-вот нагрянут. Признай ее правоту, приголубь, дай выпустить пар, — и вот она уже тиха, покорна и варит тебе пельмени. Ну, или организовывает очередной концерт. Разница невелика.

— Мне плевать на тот поцелуй. И на несуществующую дружбу, о которой ты постоянно толкуешь, — устало произнесла она.

— В тебе говорит обида… — попытался возразить Платон.

— Во мне говорю я. Послушай, я просто больше не хочу с тобой работать. Вообще. Никогда. Never. Jamais, — добавила она для ясности, но тут же вспомнила, что в языках Платон как раз не силен. — Короче, Игорь мне на тебе не жаловался, мы о тебе вообще не упоминали. Просто я хотела убедиться, что поступаю правильно, и съездила к вашему с ним педагогу.

— К Эрлиху?! — Платон округлил глаза и вскинул брови.

— К нему самому. И теперь…

— Нет, погоди! Ты его плохо знаешь, он почти в маразме. И детей у него своих нет, а Игорь со своим синдромом подлизы…

— Хватит, — Надя отчаянно замотала головой и заткнула пальцами уши. — Слышать ничего не хочу. На-до-е-ло!

Платон посмотрел на нее как-то по-новому, иначе, чем раньше. Будто впервые за долгое время прозрел.

— То есть… Это все? — тихо спросил он, и Надя, несмотря на пальцы в ушах, расслышала каждое слово. А потому опустила руки, вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза.

— Прости, но да.

Теперь он выглядел таким пришибленным, словно забыл и имя свое, и адрес, и где находится. Будто бы даже постарел. Лоб прорезала морщина, глаза потухли, и Надя отчего-то почувствовала себя виноватой. Черт бы подрал это красивое лицо и выразительный взгляд, который цепляют за самое нутро, проникает в череп глубже, чем вилка Ганнибала Лектера.

— Слушай, я не хочу тебя обижать. Но у всего есть предел, и у меня в том числе. Я просто больше не могу. И это не тот случай, когда «давай останемся друзьями» и все такое.

— Скажи еще, что дело не в тебе, а во мне.

— Могу и сказать, — она нервно дернула плечом. — Но мы оба будем знать, что это неправда.

— Поверить не могу! — вдруг рассмеялся Платон. — Мы даже не спали, а ты уже меня бросаешь!

— Пусть это останется на моей совести. В любом случае, я не хочу тебя видеть… Какое-то время.

— Какое именно? — посерьезнел он.

— Ну… От года до… Никогда. Примерно такой промежуток.

— И ты продолжишь работать с Игорем? Несмотря ни на что?

— Именно так, — Надя уверенно кивнула.