Укротитель кроликов

Я чувствовал, как от ее слез моя рубашка становится мокрой. Я думал, что у меня сейчас разорвется сердце. Я хотел, чтобы оно разорвалось. Я любил ее. Не мог не любить.

И простить тоже не мог.

— Я не смогу, — сказал я хрипло, не своим голосом. — Извини.

Она зарыдала еще отчаяннее. Я все еще удерживался, чтобы не обнять ее.

— Наверное, причиной всему мое тупое мужское самолюбие, — продолжал я. — Хотя, если бы я не обладал тупым мужским самолюбием, то, может быть, я жил бы со своей женой, а не сходил бы с ума от желания тебя прибить. Я не смогу встречаться с тобой тайно. Это как-то унизительно для обоих. Я не смогу появляться с тобой у моих друзей, которые все это знают. Хотя и они, и я каждый день делаем вещи, может быть, гораздо худшие. Но равенство полов в моем понимании существует только у гомосексуалистов. Я не смогу уехать с тобой куда-то, потому что не готов пожертвовать тем, чем я живу. Но самое главное, что я сам никогда не смогу об этом забыть.

— Значит, ты не женишься на мне? — Она подняла лицо и слабо улыбнулась сквозь слезы.

— Мне жена не разрешает, — ответил я машинально.

— Но провести со мною ночь ты хотя бы можешь? — Она теснее прижалась ко мне. — На прощание.

— Нет, — сказал я, чувствуя, как мои руки предательски скользят по ее спине вниз. — Не могу.

— Ну и не надо, — послушно согласилась она и потянулась ко мне губами.

Надо было убить ее сразу.

В два часа ночи я вспомнил, что забыл отпустить охрану. Я оделся и спустился вниз.

— Вид у вас какой-то усталый, — с притворным сочувствием заметил Гоша. — Может, не выспались?

— Молчи, змей, — сказал я не то стыдясь, не то ликуя.

— Совсем себя не бережете, — вздохнул Гоша, садясь в машину. — Смотреть на вас больно.

Глава девятая

1

Обычно я сплю чутко, как кошка, и вскакиваю от каждого шороха. Но в субботу я впервые за долгое время проснулся в одиннадцать часов утра. Что, в общем-то, было неудивительно, поскольку заснул я в семь. Удивительно было другое: то, что я не слышал, как она ушла. Ее не было в доме, как не было никаких следов ее присутствия. Даже чашка, из которой она вчера пила чай в гостиной, была вымыта и поставлена на место.

По станции я вызвал охранника на входе.

— Когда девушка уехала? — спросил я его, как только он, открыв дверь, просунул голову, с простодушным, вечно заспанным лицом и приплюснутым носом.

— Рано утром. А че? Украла что-нибудь?

— Покой, — ответил я.

— Че? — не понял он. Он открыл дверь шире и шагнул внутрь, чтобы лучше слышать.

— Зачем же ты ее выпустил? — продолжал я допрос.

— А она не спрашивала. Она сказала „открой ворота“, я и открыл. — Он в расстройстве почесал голову. — Я же не знал, что она что-то украла. С меня вычитать будете?

Я молчал, обдумывая, стоит ли с него вычитать, и что именно.

— А! — вдруг вспомнил он. — Так она же потом вернулась. — Ну, то есть, сначала уехала, а потом это, вернулась. Просила вам передать кое-что. Может, как раз то, что взяла? Сказала, что не хочет вас беспокоить. А после опять уехала.

— Что передать-то? — воскликнул я, теряя терпение.

— Щас принесу.

Он исчез и вернулся через некоторое время, бережно держа в руках одну красную розу.

— Вот. А больше ничего у ней не было.

— А записки не передавала?

— Не. Она сказала, ты отдай шефу, а я еще сказал, может, вы сами отдадите, а она сказала, лучше ты отдай…

— Спасибо, — прервал я. — Мне почему-то кажется, что ты не пишешь стихов.

— Стихов? — переспросил он озадаченно. — Не. Не пишу. Так вы и не велели.

Я поставил розу в вазу с водой, потом позвонил Кулакову, сказал ему о завтрашней встрече у губернатора и пообещал заехать за ним и все объяснить по дороге. Потом я спустился в подвал, где у меня стоял большой металлический сейф. В сейфе обычно я держал около ста тысяч долларов наличными. Но в последнее время у меня были большие расходы, поэтому там оставалось только семьдесят.

Я честно взял половину, вздохнул и отправился одеваться. Пора было навестить бандитскую вдову, по совместительству, узницу совести, которая, сама того не подозревая, взорвала всю политическую жизнь губернии.

В моей прежней квартире узница совести чувствовала себя совсем неплохо. Во всяком случае, следов лишений на ее уже накрашенном лице не читалось. Когда я приехал, она сидела в гостиной в моем халате, пила чай, что-то делала со своими ногтями моими пилками и смотрела телевизор. Одновременно был включен музыкальный центр на полную мощность. Музыка грохотала так, что потолок подрагивал. Возможно, впрочем, потому, что в него колотили соседи, напоминая о своем существовании.

Я выключил звук и несколько секунд приходил в себя, наслаждаясь полной тишиной.