Укротитель Медузы горгоны

Наина Федоровна отодвинула занавеску, которая отделяла комнату от прихожей, и я ахнула. Тридцатиметровое пространство было от пола до потолка завешано фотографиями и афишами.

Хозяйка заметила мою реакцию.

– Красота, да? Места здесь мало, все не представить, много чего еще в чемоданах лежит. Сейчас стол накрою. Ну-ка скажи, ты знаешь, кто такой Альберт Сергеевич Вознесенский?

Я еще раз окинула взглядом афиши, на которых везде большими буквами была указана фамилия Берти, и торжественно объявила:

– Великий театральный режиссер.

Пряхова, успевшая включить стоявший на подоконнике электрочайник, бросилась ко мне:

– Дай обниму тебя! Все правильно. Великий! Гениальный!! Самый лучший!!! Нет и не было ему равных. Мой муж был уникальным человеком, такие рождаются раз в тысячелетие. Русский Леонардо да Винчи! Вот с кем можно сравнить Берти. Садись, детонька, поудобнее.

Я опустилась на стул.

– Вы супруга Вознесенского? Пожалуйста, не подумайте, что я сомневаюсь в ваших словах, но вроде Альберт Сергеевич… э… не ходил в загс.

– Мы прожили вместе много лет. И талант мужа не иссякал! – заявила старушка, не ответив впрямую на вопрос.

Я откашлялась.

– Господин Вознесенский ушел из жизни в преклонном возрасте.

– Ему было всего сто четыре года, – перебила меня Наина Федоровна. – Мог бы еще жить, но из-за тех проклятых детей у Берти инсульт случился. Мерзкие щенки! Альберт Сергеевич так и не восстановился, а в последние годы был сильно болен. Я после кончины мужа здорово сдала, хотя заметь, сейчас прекрасно себя чувствую, ни малейших признаков маразма у меня нет. Погляди на меня – и не слушай врачей-тупиц!

Один профессор в год кончины Берти пугать меня принялся: «Наина, у вас высокий холестерин, давление. Сядьте на диету, побольше ходите, не ешьте сладкого, не пейте спиртное». Я на его советы рукой махнула. Зачем мне до ста лет скрипеть, если никаких радостей не будет? И где теперь тот доктор? Давно на кладбище. А я перед тобой, тортом вкусным лакомлюсь и вино чудесное вкушаю. Мораль: что доктору хорошо, то пациенту смерть. А ведь я не так уж и молода была, когда с Берти познакомилась, просто выглядела юной. Ох и славное ты винцо принесла! Прямо душа радуется!

– Вы актриса? – уточнила я.

Наина Федоровна отпила из бокала.

– Упаси бог, нет! Несчастные они люди, артисты. Глупые, зависимые, суетные, своих мыслей не имеют. Берти любил повторять: «Лицедеи – пластилин, я из них что угодно слеплю. Ум фигуркам без надобности, а вот эмоций должно быть через край». Я пришла в его театр наниматься костюмершей, уж очень с раннего детства на спектакли ходить любила, вот и подумала: если за кулисами работу отыщу, насмотрюсь пьес. О Вознесенском, конечно, слышала, о нем Москва гудела, но ни одной постановки Альберта Сергеевича не видела. Билетов простым людям было не достать…

Пряхова на мгновение замолчала и привычным жестом поправила на запястье золотой, явно очень дорогой старинный браслет в виде ажурного наручника. Потом еще раз пригубила вина из хрустального фужера и предалась воспоминаниям. Я решила выслушать ее не перебивая, а уж потом задать ей свои вопросы…

Наину на удивление легко приняли на работу, потому что она понравилась Насте Алферовой, помощнице режиссера. Сам Берти на костюмершу ни малейшего внимания не обращал, он общался исключительно с артистами, любые другие проблемы решала Анастасия.

Новая костюмерша сразу поняла, что Альберт Сергеевич гений, и старалась не пропускать ни одной репетиции. Пряталась в будке осветителя, затаив дыхание, наблюдала за действом, которое, на ее взгляд, было сродни волшебству. Вот только что Сергей Иванович Петров ел в буфете сосиски и обсуждал с коллегами, куда лучше поехать на рыбалку, а через пятнадцать минут он – король Лир, и у Наины от жалости к несчастному старику слезы текут из глаз. Кто же превратил глуповатого дядьку в героя пьесы Шекспира? Вознесенский! Только Берти, маг, волшебник, кудесник, мог заставить артиста не играть, а жить на сцене. Работать с таким человеком, даже если он понятия не имеет, как тебя зовут, огромная радость и честь. Но ведь без Наины замысел режиссера не может осуществиться полностью, костюм имеет огромное значение! И Пряхова старалась изо всех сил.

Как-то раз она, готовя одежду для Офелии, опустила кружевную полоску, которую хотела пришить к ночной рубашке героини, в тазик с красящим составом и вдруг услышала знакомый голос Берти:

– Какого черта ты тут делаешь?

Пряхова вздрогнула.

– Здравствуйте, Альберт Сергеевич. Я вот… э… тут…

– Что за гадость в этой миске? – перебил Вознесенский, непонятно как попавший во владения костюмерши.

– Какао, – пролепетала Наина. – Понимаете, Офелию всегда наряжают в белое, но я подумала, что легкий серо-розовый оттенок сорочки придаст ее облику… ну… вроде она слегка посыпана пылью или пеплом… такая вся… нездешняя, неземная. Белый цвет очень яркий, в глаза бьет, а Офелия уже душой не с нами. Извините, я путано говорю. Я с Настей посоветовалась, и та сказала: «Сделай два варианта костюма, покажем оба режиссеру, он выберет».